Век Филарета - [16]

  Огорошили их еще у входа свои коломенские семинаристы, приехавшие ранее.

  - А наших всех в класс риторики определяют! И на казенный кошт никого не берут! -объявил Ваня Пылаев.

   - Как же так опешил Василий.— Мы прошли всю риторику…

  -Прошли то прошли, но тут говорят, что мы до философии не доросли, познаний не хватит уразуметь.

  - Батюшка. Что же это? – аж побледнел Василий.

  Отец Михаил отправился в канцелярию. Высокий и худой инспектор иеромонах Мелхиседек сидел за большим столом, за­валенным бумагами. Выглядел он строго, глаз почти не поднимал, внимательно выслушивал подходивших послушников и семинаристов, кратко отвечал , успевая при этом подписывать бумаги. Когда же поднял глаза на старшего Дроздова, тот увидел, что взор отца Медхиседека добр и ласков.

   -Ничем не могу помочь,— отвечал он отцу Михаилу, и видно было, что сам искренне этим огорчен.— Отец ректор указал, что знания вновь прибывающих настолько малы, что не грех им посидеть еще в классе риторики. Беды большой нет. Коли сынок ваш знающ,

через год поступит в класс философии. Давайте про­шение и документы.

   Через год... Восемь лет провел Василий в коломенской се­минарии и полагал, что достаточно учен, год уже отучился в философском классе, а тут на них смотрят как на полуграмотного деревеньщину. Обидно! И несправедливо!

   - Отец инспектор,- не сдавался старший Дроздов, - нельзя ли мне самому объяснить отцу Августину наше дело. По справедливости говорю, что сын мой подготовлен отлично- извольте посмотреть аттестат. Латынь знает превосходнейше, это не как отец говорю...

Внутри у Василия все сжалось от напряжения.

— А греческий? Греческий язык он знает? — мягко спросил инспектор.

— Греческого у них еще не было...

— Ну что ж тут поделаешь... Да вы не отчаивайтесь, батюшка... Впрочем...

Из глаз Василия потекли жаркие слезы. Утер поспешно.

— Аттестат действительно отличный,— размышлял вслух отец Мелхиседек.— Я отцу ректору доложу, а там уж уповайте на Гос­пода.

И вот они ждали. Отец ректор обедал.

   Лаврские куранты на колокольне отбивали час за часом. На­ступил вечер. Немолодой послушник внес в приемную свечу в фонаре с толстыми стеклами. Наконец распахнулись двери покоев архимандрита, откуда степенно вышли несколько иеромонахов и двое статских. Договаривая что-то свое, они прошли мимо Дроздовых, не заметив ни скромного батюшку в небогатой рясе, ни небольшого росточка худенького юношу. Подождали еще не­много. Наконец из приотворенной двери донеслось:

— Зови коломенских...

Василий вошел со страхом, но ректор архимандрит Августин оказался обыкновенен: среднего роста, очень полный, с широкою бородою лопатою, с зачесанными назад густыми волосами с про­седью, открывавшими высокий лоб; голос его был мягок и певуч, звучал ласково; взор внимателен и испытующ.

— Ну что, батюшка, сынка привезли... Учен, говорят, а мы сей же час его и проверим... Бери перо, юноша, и записывай тему: «An dantur ideae innatae». Записал?., Ступай в приемную и пиши там сочинение, а мы пока с твоим батюшкою чаю попьем. Ступай, ступай.

Знал отец ректор, что в программе коломенской семинарии не предусмотрено было изучение ни платоновских, ни каких иных философских систем, а стало быть, чрезмерно прыткий попович и не мог ничего написать о врожденных идеях. Но не было ему ведомо, что среди отцовских книг Василий давно отыскал «Фи­лософию» Винклера и проштудировал ее внимательнейше. Бла­годушно беседовал отец ректор с коломенским иереем, который нравился ему чем дальше, тем больше неожиданной обширностью познаний. Отец Августин был близок к преосвященному и знал, что из 1200 священников московской епархии лишь десятая часть имела полное семинарское образование. Коломенский же поп и читал много и говорил хорошо. Жаль будет ему отказывать, решил отец Августин, поглядывая, когда же появится на пороге фигура удрученного поповича.

   К искреннейшему удивлению почтенного ректора, попович вошел твердым шагом и протянул листы с сочинением, которое не стыдно и выпускнику представить.

— Аи да Дроздов...— протянул отец Августин.— Как зовут тебя?

— Василий.

— Что ж делать, принимаю тебя, Василий Дроздов, в виде исключения в философский класс, но на свой кошт. Учись прилежно и моли Бога за отца своего.

Оба Дроздовых в первый миг не осознали прозвучавших слов, и вдруг будто глыба каменная пала с них. Поступил!

   И потекли дни новой жизни.

   Каждый из них был поначалу труден для семнадцатилетнего Василия, ибо приходилось не только усиленно заниматься на­уками и прежде всего греческим языком, догоняя товарищей, но и самому обустраивать свое житье, что оказалось ой как непросто.

   В первые дни жизни в семинарии он решил пренебречь наказом отца об устроении на казенный кошт, уж слишком неприглядно показались ему после дома условия жизни семинаристов. Даже в самом здании семинарии были теснота и страшный холод, так что иной раз учитель и рта не мог раскрыть. Семинаристы сидели в нетопленных классах с разбитыми окнами, по которым гуляли сквозняки, не снимая армяков и шинелей, часто чесались от множества паразитов. Почти все пожёвывали то сухарь, то кусок хлеба. Начальство же заботилось преимущественно о чистоте нравственности семинаристов и твёрдости их познаний в науках. Василию рассказали, что в открывающейся вскоре новой вифанской семинарии житье наверняка будет полегче, но туда сам преосвященный отбирает учеников. Владыка Платон экономил на отоплении учебных и жилых келий, с тем чтобы побольше помогать бедным: всех немущих богомольцев в лавре кормили бесплатно. Семинаристам же владыка советовал для теплоты «жить потеснее», вследствие