Век амбиций. Богатство, истина и вера в новом Китае - [94]

На влияние, которое оказывает коррупция на будущее Китая, есть два взгляда. Согласно оптимистическому сценарию, это неизбежная ступень на пути от социализма к свободному рынку, и, несмотря ни на что, она способствовала строительству сети шоссе и железных дорог, внушающей зависть даже развитым странам. “Китайцы успешнее, – объяснял журналистам министр транспорта США Рэй Лахуд, – потому что в их стране решения принимают всего три человека. А в нашей стране этим занимаются три тысячи человек”. Пэй Миньсинь менее оптимистичен. Он говорил мне, что под суд идет 3–6 % членов партии, уличенных в преступлениях, и лишь треть из них отправляется за решетку. Когда Эндрю Уидман, политолог из Университета штата Джорджия, брался за оценку практики взяточничества и приговоров за него, он рассчитывал обнаружить, что механика китайской коррупции напоминает систему иерархического патронажа в Японии и Корее. Но нашел нечто иное: “Коррупция в современном Китае, в сущности, анархична… Она больше похожа на заирскую, нежели на японскую”. Впрочем, в отличие от Заира, в Китае наказывают охотнее: за пять лет 668 тысяч членов партии осудили за подкуп, взяточничество и растрату, а также казнили 350 человек, обвиненных в коррупции. По мнению Уидмана, “на базовом уровне это не давало коррупции выйти из-под контроля”.

Более мрачный сценарий предполагает, что угроза, исходящая от коррупции, имеет не экономический, а политический характер. Согласно этому взгляду, связь между народом и лидерами слабеет, правящий класс в последние годы лихорадочного роста пытается взять все, что можно, и КПК способна к реформированию не более, чем в свое время КПСС. После скандала с участием Бо Силая рядовые партийцы стали задумываться о происходящем. Четыре чиновника в отставке подписали открытое письмо: “В каком же состоянии партия, если даже ее верхушка оказывается втянутой в историю более жуткую, чем из сказок ‘Тысячи и одной ночи’?” Новые лидеры “должны открыть… личное и семейное состояние”. Китайские власти верили, что политические реформы приведут к нестабильности, но неужели им казалось, что бездействие улучшит ситуацию? Когда экономика процветает, граждане могут терпеть даже ужасающую коррупцию. Но когда рост замедляется, коррупция может стать невыносимой.

Я однажды спросил Ху Гана, сможет ли Китай выйти из коррупционного бума, подобно Америке и Корее. Он помолчал и сказал:

Я воспринимаю наше общество как огромный пруд. Годами люди использовали его как туалет, просто потому что могли. И мы наслаждались свободой это делать, несмотря на то, что пруд становился все грязнее. Теперь нужен тот, кто встанет и скажет, что пруд загажен, что если мы продолжим его загрязнять, никто не выживет.

Глава 18

Единственная истина

Ли Ян, гуру английского, слетел с катушек. Несколько лет после нашей первой встречи я наблюдал, как под знамена “Крейзи инглиш” встают целые легионы учеников, а их лидер делается все более буйным. В 2011 году цунами погубило в Японии десятки тысяч человек, Ли назвал эту катастрофу “карой господней” за вторжение Японии в Китай во время Второй мировой войны. Шанхайский блогер обозвал его “шизиком-суперзвездой”.

Годами самым убедительным доказательством адекватности Ли Яна служила поддержка со стороны жены, Ким Ли, однако в сентябре 2011 года она обвинила его в рукоприкладстве и подала на развод. В стране, где жертвы домашнего насилия редко обращались в милицию, это стало общенациональной новостью. Ли Ян объяснил репортеру: “Ну да, я поколачивал ее иногда, но не думал, что она расскажет об этом. Выносить сор из избы – это не в китайских традициях”. В следующие месяцы Ким Ли превратилась в фантастический символ, в “героиню избитых жен”.

Бизнес Ли Яна устоял, однако скандал стал серьезным испытанием для молодых мужчин и женщин, возлагавших надежды на Ли. Однажды мне позвонил Майкл (Чжан): “Он [Ли] сильно бил жену. Он не был хорошим отцом, не был хорошим наставником. Я ненавижу… Нет-нет, я не должен говорить, что ненавижу его”. Спустя пару недель я оказался в Южном Китае и сел в автобус, чтобы встретиться с Майклом и его родными. Они оставили свою квартиру в Гуанчжоу и переехали в соседний Цинъюань, город поменьше. Он был всего в часе езды, но выглядел менее опрятно, напоминая деревню. Отсюда не ходил сверхскоростной поезд в столицу. Пока я ждал Майкла на остановке, я рассматривал мужчину, багаж которого был привязан к лежащей на плечах ветке дерева. Явившийся Майкл в наушниках и модной ветровке плохо вписывался в пейзаж. Он осмотрелся: “Через три года это будет международный город. Ненавижу Гуанчжоу. Там полно воров. Меня грабили трижды”.

Мы взяли такси и отправились на другой конец города. Майкл с родителями жил в “кафельном” районе с множеством магазинов, торгующих раковинами, унитазами и плиткой. Дорога была усыпана осколками плитки всех цветов радуги, похожими на конфетти. Квартира находилась на восьмом этаже серого дома без лифта. Поднимаясь, я слышал в отдалении гул стройки. Родители Майкла готовили ланч. Здесь все было не таким глянцевым, как в Гуанчжоу, но эта квартира оказалась немного просторнее, и у Майкла была своя комната. Лозунги на стенах показывали, что к его обычному оптимизму стало примешиваться раздражение. “Я должен усилием воли изменить течение моей жизни”, – гласил один. “Я не могу это терпеть”, – сообщал другой.