Век амбиций. Богатство, истина и вера в новом Китае - [118]

Весной 2013 года, когда я в последний раз увиделся с Ханем, я почувствовал, что годы этой веры берут свое. После “танцев в цепях” – закрытого журнала, предупреждений от партии – Хань перенес свой офис в уединенную виллу, разделенную между маленькими компьютерными фирмами, в жилом комплексе в Шанхае. Он занялся разработкой приложения для Android под названием “Один” (One) _у которое каждый день отправляло клиенту рассказ, стихотворение или видео. За первые полгода проект собрал три миллиона подписчиков, но был слишком безобидным, чтобы привлечь внимание Отдела. “Раз нельзя издавать журнал, мы превратили его в мобильное приложение”, – объяснил Хань. Мы беседовали в небольшом конференц-зале на верхнем этаже. Молодые сотрудники фирмы сидели за компьютерами среди мягких игрушек, столов для пинг-понга и других приятных мелочей. Хань рассказал, что тратит большую часть времени на свою дочь и гонки. Я спросил, почему он (в последней своей реинкарнации – скандальный автор в отставке) перестал писать о коррупции, несправедливости и других социальных проблемах:

У нас теперь есть “Вэйбо”. Люди могут найти там все, что нужно… Я редко пишу о политике. Скучно! Одно и то же снова, снова и снова. Мне, писателю, не хочется повторяться. У меня есть другие способы выразить гнев. Да я могу и вообще его не выражать.

В зависимости от точки зрения, траектория Ханя могла и вдохновлять, и пугать. Когда я встретил его, он шел к прямому столкновению с партией, но спустя годы он и система нашли способ дополнить друг друга. Его работа оказывала куда меньшее влияние, чем вначале, но сложно было обвинить его за выбор более легкого пути.

Партия не позволяла усомниться в своей решимости идти до конца, и меня поражало, что проигравшие снова рвались в бой. В марте 2010 года я получил приглашение на мероприятие: Ху Шули вновь вступала в дело. Менее чем через четыре месяца после разрыва с прежним издателем Ху арендовала под редакцию гостиничный танцевальный зал и набрала журналистский коллектив. Вместе с репортерами и редакторами, последовавшими за ней из “Цайцзина”, она открыла новую медиагруппу – “Цайсинь”, “новый ‘Цайцзин’”.

Я смотрел из зала, как маленькая Ху в красном пиджаке с блестками поднимается на сцену. Ее было едва видно из-за цветов вокруг микрофона. Высоким голосом она произнесла: “Наша редакционная политика – объективное освещение экономических и социальных событий в Китае – не изменится”. Новые условия работы обеспечили необходимую независимость: Ху и редакторы располагали 30 % акций, а инвесторы и относительно прогрессивная газета “Чжэцзян жибао” – остальными паями. Иметь дела с официальной газетой было рискованно, но теперь у Ху была уверенность, что они сдержат обещание дать ей свободу действий.

Следующие несколько лет я наблюдал за тем, как Ху и ее команда старались вернуть себе утраченные позиции. После того как первый восторг прошел, многие сотрудники уволились из-за низкой зарплаты и неясных перспектив. Ху рисковала. Она открыла эфирное подразделение, однако проект оказался слишком затратным. Коллеги окрестили его “большим скачком”. Журнал готовил резонансные расследования о финансовых махинациях и злоупотреблениях официальных лиц. Так, чиновников, ответственных за политику “одна семья – один ребенок”, поймали на том, что они наживаются, отбирая детей и продавая их в приюты для усыновления иностранцами. В боевых передовицах Ху оспаривала партийные сентенции о демократии, ведущей к нестабильности. “Напротив, это автократия вызывает хаос, – писала она во время ‘Арабской весны’, – тогда как демократия ведет к миру… Отстаивать автократию – значит игнорировать долгосрочные последствия ради краткосрочной выгоды”.

Голос Ху Шули не звучал уже так громко, как двенадцать лет назад: теперь слышались и другие голоса. Корпоративные злоупотребления и коррупцию разоблачали обычные люди, у которых не было ничего, кроме подключения к интернету. Магнаты, когда-то дававшие Ху эксклюзивные интервью, выступали в “Вэйбо”. Перестроился даже прежний журнал Ху – “Цайцзин”. Издатель Ван Бомин, возможно, чувствуя, что его слава газетного магната под угрозой, пообещал читателям, что будет сопротивляться “неуместному контролю сверху”, и журнал вернулся к расследованиям. В этом смысле уход Ху умножил разоблачения.

Весной 2013 года мы с Сарабет стали готовиться к отъезду. После восьми лет в Китае мы хотели взглянуть на него со стороны. Мы знали, что будем скучать, и собирались вернуться. Мы начали прощаться с друзьями, и я навестил Ху. Я стал считать ее чем-то вроде кардиомонитора интеллектуальной жизни Пекина.

Ньюсрум выглядел пустым. Я знал, что молодежь увольняется из “Цайсиня”, и спросил Ху, сложно ли ей теперь. Она признала наличие конкуренции: “Когда я начинала делать ‘Цайцзин’, проблема заключалась в том, что нечего было цитировать! Был только ‘Цайцзин’! А теперь появилось множество вещей, которые можно цитировать, и приходится решать, что из этого правда. Поэтому мы хотим быть влиятельными и понятными – источником, которому доверяют”.

– А вы сможете выжить? – спросил я. Китайское общество не склонно к доверию.