Ведуньи - [119]

– Вы, деревенские, уже достаточно для нас сделали, – говорю я и вскоре слышу шорох шагов Бетт. Она выполняет мою просьбу.

У Джона рассечена вся кожа на лице, губы и щеки распухли, став совсем бесформенными, но он по-прежнему настолько похож на себя, что я уверена: душа его была с ним до самого конца. Глаза его закрыты, а в мягкой складке губ такой покой, что трудно поверить, что он мертв, и мне все кажется, что он просто уснул.

* * *

Мать настолько убита горем, что от нее никакого проку. Приходится мне самой тащить Джона к дому, и это оказывается весьма сложно и мучительно. Он все время бьется о камни и корни деревьев, и я, хоть и понимаю, что он теперь недосягаем для боли, все же боюсь сделать ему больно. Дважды он выскальзывает из моих рук, и голова его со стуком ударяется о землю. Мама идет следом, ломая руки, и все время плачет.

Сперва я старательно обмываю тело Джона, потом укладываю за домом, где земля помягче, чтобы он смотрел на пустые окна нашего дома. Мать опускается возле него на колени, прижимается щекой к его щеке и шепчет, без конца шепчет слова материнской любви прямо в его неслышащее ухо.

Позже я его похороню. Даже если мне для этого потребуется вся ночь. Даже если мне придется рыть ему могилу голыми руками.

Своею собственной рукой

Энни давно перестала плакать и теперь сидела с ним рядом на берегу реки, занавесив лицо волосами и что-то шепча. Дэниел не мог разобрать, что она там шепчет. И не знал, как ему быть.

– Может, нам лунную рыбку поискать? – предложил он, надеясь, что девочка не расслышит в его голосе напряжения и растерянности.

Энни запустила в волосы растопыренную пятерню, словно пытаясь их расчесать и безжалостно их дергая и обрывая. У нее в руке уже собрался целый клубок. Она снова прошептала что-то невнятное, и Дэниел хотел было в очередной раз сказать ей, что все будет хорошо, но не смог. Он чувствовал себя так, словно все, что он знал и любил в этом мире, потеряно навсегда и ему самому больше нет в нем места, так что и утешительных слов для Энни у него не находилось. Он думал о том, что должен был удержать Сару, не допустить ее на место этого побоища. Он должен был защитить ее брата. Должен был говорить в полный голос, должен был остановить толпу. Однако же он прячется на берегу реки под видом того, что якобы спасает здесь Энни, благодарный ей за это, ибо ему все же стыдно, что она является как бы оправданием его трусости.

А Энни все продолжала что-то шептать, и этот шепот пеленой обволакивал Дэниела, проникая, казалось, прямиком в кровь. Он понимал, что она всего лишь невинный ребенок, охваченный ужасом после жуткой расправы над ее братом, и все же он не мог избавиться от ощущения, что она шепчет некие магические заклинания. Он и хотел, и боялся услышать, что именно она шепчет. Он, пожалуй, уже и не смог бы с уверенностью сказать, что для него реально: та жизнь, которую они с Сарой уже начали строить, или то, что в деревне рассказывают о ее семье. Перед глазами у него постоянно возникал образ той Сары, которая всей силой своего колдовского могущества проклинала Молли. Та Сара была совсем не похожа на прежнюю, на ту, кого он так хорошо знал.

И еще на один вопрос – его задал Гэбриел – он никак не находил ответа: кто еще, кроме этого дьяволенка, брата Сары, мог поднять руку на Божьего человека?

Вот почему, слушая шепот Энни, он не мог не думать о том, что даже это невинное дитя способно, наверное, произносить слова, обладающие злой магической силой.

– Ты что, беспризорную девчонку украл?

Голос Молли прозвучал столь неожиданно, что Дэниел даже вздрогнул. Она шлепнулась с ним рядом, с неприкрытым отвращением глядя на Энни. На лбу у нее красовалась тонкая красная царапина, теперь уже почти зажившая. Малышка снова что-то прошептала, выдрала у себя еще клок волос и добавила его к той кучке, что уже собралась в комок у ее босых ног.

– Какая-то она больная, по-моему, – неприязненно заметила Молли.

А Дэниел вдруг вспомнил тот день, когда впервые помогал Саре промывать в речке волосы Энни. Сара тогда тоже спросила, не хочет ли он украсть девочку. Острая тоска стиснула сердце, и он лишь молча глянул на Молли. Она выглядела осунувшейся, веки красные, словно она много плакала.

– Где только, скажи на милость, ты ее отыскал? – спросила она.

– Ты разве ничего не слышала? – сказал он.

– Я уж давно деревенских сплетен не слушаю, а сюда пришла, чтоб камешек подходящий найти да в речке утопиться.

Над головой неторопливо катились тяжелые облака, навстречу им от воды поднимался туман.

– Но ведь случилось нечто ужасное… Погоди-ка, что ты тут найти хотела?

Молли быстро глянула на него и отвернулась; ее зеленые глаза были полны слез.

– Я, наверно, слишком малодушная, – тихо сказала она. – Набрала полные руки камней и застыла у воды, пока все их туда не побросала, вместо того чтобы самой броситься. Ничего, я другой способ найду, полегче.

И она как-то странно то ли рассмеялась, то ли икнула. Потом вытерла глаза, но слезы все продолжали течь у нее по щекам.

– Но… зачем тебе в воду-то бросаться? – изумился Дэниел.

– Не могу я тебе рассказывать. Стыдно мне очень.