Ведьмы - [3]

Были бояры́ пением своим такие увлеченные, что случись сейчас прямо перед ними хазарский разъезд, и то бы ничего не заметили. Однако в ивняке сидела Леля до тех пор, пока голоса их не затихли вдали. Береженого и Всеблагие боги берегут. Незачем градским знать, что она за Серпейкою была. А тем паче, что за Нарой. И уж совсем ни к чему, что на Оке. Все сделала, как бабушка велела. И сторожу, что волхвы Новопогостовые на Оку послали, выследила, и в корчагу с брагой той стороже зелья сонного дурманного ухитрилась незамеченной подлить, и полюдье княжеское о четырех лодьях уследила, и сама тайными тропами, напрямик, через Бобровую Лужу к граду Серпейскому прибежала, всех встреч ненужных избежав. А волхвы Новопогостовые, на горе Высоцкой сидючи, от сторожи той вестей ждут-пождут, дождаться не могут. Дров напасли видимо-невидимо, у идолов костры сложили, чтобы дымом волость известить: "Люди добрые, собирайтеся, снаряжайтеся, встречайте полюдье княжеское, окажите почести княжьим слам, что по дань послал!"

Леля сладко вздохнула от избытка чувств и припустилась вверх по течению, прямо по воде, бегом, во всю прыть. Бабушка ждет, извелась поди, не зря же варила она сталь для Дедяты и учила его ковать хитромудреный меч: рыбка есть, наживка тоже есть, осталось воду хорошенько взбаламутить, а в мутной водице что?.. То-то и оно! Ловись, рыбка, большая и маленькая. Спешить надо, спешить, вдруг кто случайный полюдье углядел? Все труды пойдут насмарку.

2

Наблюдать за работой явился сам Облакогонитель Бобич – волхв сварливый, въедливый и недовольный. Каждую доску проверял самолично и придирался безбожно. Мужики из сил выбились. Чуть ли не вся площадь градская вокруг Перунова священного дуба усеяна была стружкою, а ему все негладко да негладко, суковато да защеписто. А все почему? Еще когда Новый Погост был в Ростовце, вот так же в бабье лето был полюдный по́честный пир. Пока пили-ели, все было хорошо. В порядке. А как принялись градские умелые мужики в рога дудеть роговую развеселую музыку, загудели смычками по гудкам, как ударили на гуслях плясовую, как пошли дружинники-гриди с градскими девками в пляс, кто ж усидит в покое? Сам тиун, главный княжеский судья, вместе с емцем-даневзимателем разгорелись сердцем. Стали они в ладошки плескать да на скамейке скакать-подпрыгивать. Ну и засадил, как рассказывают, кто-то из них себе в мягкое место щепу…

Столы для младших дружинников-гридей и родовой старши́ны были уже врыты на Нарском берегу под градской горой. Да и верхним по́честным местам, по совести говоря, давно уже полагалось бы утвердиться на Веселом острове. Но Бобич, даром что каждая доска была выглажена стругами и скобелями со всех сторон, все недовольничал, все придирался, а время шло, а дело не двигалось. Маялись мужики.

Потвора появилась внезапно. Вот только что пуста была площадь, глядь, стоит старушечка, подбородок на клюку свою двурогую положив. Мужики покосились на Бобича, но дружно встали, поклонились бабке в пояс. Потвора в ответ ласково покивала головой:

– Благослови труд ваш матерь Мокошь, всеблагая богиня животворная.

– Что лезешь к мужам со своею с бабьей богинею, – гневливо вскинулся Облакогонитель. – И повыше твоего есть над их трудом благословение. Под Погостом живут, под Перуном. Иди-себе по своим делам, не мешайся под ногами, не путайся.

От бабки волхв отвернулся и с остервенением накинулся на ближнего мужика. Бабка явственно хмыкнула. Мужики отмалчивались. Бобич снова повернулся к Потворе, глядел на нее с надменностью, как на муху какую надоедную.

– Ну и что ты тут встала? Уж и слушать не желаешь третьего на Погосте волхва, и слово его для тебя – тьфу, сор, небылица ненадобная?

Потвора, однако же, волхвом пренебрегла, не отвечала ему и даже на него не глядела, а глядела она на воробьев, что терзали под священным дубом конское яблоко. Бобич раздулся, засверкал глазами, уставил на бабку длинный костистый палец.

– Давно зуб на тебя точу. Ох, Потвора, волхва самозваная, дождешься у меня. Самомышлением предерзостным живешь, лечебное и иное всякое волхебство на себя берешь, требы творишь и, вымолвить жутко, жертвы от народа принимаешь помимо Погоста. Голов у тебя сколько?

Потвора глянула на него с усмешечкой, неуважительно глянула, сказала лицемерно:

– Что делать, милый? Не живут ноне волхвы на старом на родовом Погосте, скачут блохами с места на место, а народ в него лишь, в старый болотный Погост родовой, и верит. Приходите, обживайте его, а то я уж и с ног сбилась. Все одна да одна.

– Тебе ли входить в рассуждение об таких умственных божественных делах бабьим своим недалеким умишком? – возгласил Облакогонитель презрительно. – Тебе ли решать?

– Конечно, милый, – открыто потешалась волхва, – конечно, не нам с тобою. Это Всеблагие сами давно решили. Недаром идол Рода четырехликий не захотел по людскому произволу в ином месте стоять и исчез.

– Что ты все вякаешь, что болтаешь безумства, – торопливо сказал Облакогонитель, обращаясь скорее к настороженным мужикам, чем к волхве, – сразу видно, что язык без костей, и сама без понятия. Всем известно, что сгорел идол при варяжьем налете, вот и все.