Ведьмы и ведьмовство - [66]

Но «Молот ведьм» подействовал на голову не только церковным проповедникам и юристам. Среди литературных сторонников реальности всего, что в нем рассказывалось о ведьмах, мы находим и медиков, и даже некоторых из гуманистов, этих злейших врагов схоластики. Так, славный poeta laureatus Генрих Бебель почтил своим стихотворным предисловием сборник проповедей некоего тю–бингенского священника Плантша, где излагалась вся инквизиторская теория ведовства. Так, видный итальянский гуманист Пико де ла Мирандола (племянник знаменитого Пико) с большою похвалой отзывался о труде Шпренгера и Инститориса. В это же время ведьмы получают и воплощение свое в образах художественной фантазии. Ведьму рисует Альбрехт Дюрер, шабаш с различными вариациями неоднократно рисует Ганс Бальдунг Грин, и тема эта после них усердно разрабатывается, особенно в дешевой гравюре, назначенной для сбыта среди простонародья. Таким–то образом за первую четверть XVI столетия уродливая, зловещая фигура ведьмы становится вполне привычной всем слоям западноевропейского общества без всякого изъятия.

Нам остается еще, однако, осмыслить для себя один с виду загадочный факт, нашедший отражение в литературной судьбе «Молота ведьм». Немедленно по выходе своем в свет этот труд Шпренгера и Инститориса почтен был достодолжным вниманием: как мы сказали, к 1520 году он был по разным странам напечатан 13 раз. Но с третьего десятилетия XVI в. интерес к нему видимо ослабевает. Только в 1574 году он перепечатывается снова — и снова с большим успехом: к прежним 13 изданиям теперь до 1669 г. прибавляется еще 16. Только к концу XVI столетия у Шпренгера с Инститорисом появляются и достойные соперники. Из «классиков» ведовской литературы Боден выпустил свой труд (De magorum daemonomania seu detestando lamiarum ac magorum cum satana cominercio) в 1580 году, Бинсфельд (De confessionibus maleficarum et sagarum) в 1589 году, Ремигий (Daemonolatria) в 1595 г. и, наконец, Дельрио (Disquisitiones magicae) в 1599 году. Средина же XVI века была, напротив, ознаменована необычайным успехом труда доктора Вейера (De praestigiis daemonum et incantationibus ac veneficiis), где автор клеймил процессы ведьм, как гнусные судебные убийства. Такую же кривую описывает за XVI столетие и действительное гонение на ведьм. Поскольку наш, правда очень недостаточный, статистический материал позволяет нам делать тут выводы, к середине XVI века преследования ведьм значительно проигрывают в силе сравнительно с концом XV столетия. Зато к концу XVI века они мало–помалу снова разгораются с тем, чтобы достичь высшей напряженности в начале XVII столетия. Только тогда они становятся знакомы и странам, которые никогда не видывали у себя папских инквизиторов, таким как Англия, Шотландия и скандинавские государства; только тогда они становятся во всей Западной Европе явлением не исключительным, а совершенно обыденным; только тогда счет жертв приходится вести на тысячи. Шпренгер и Инститорис в XV столетии хвалились еще тем, что за пять лет сожгли в Германии целых 48 ведьм. В XVII столетии во многих небольших немецких территориях пять десятков ведьм нередко отправлялись на костер уже за один раз.

Итак, разгар процессов ведьм отделен от выхода в свет буллы Иннокентия VIII и Malleus Maleficarum более чем столетием, причем мы вовсе не видим перед собой правильного, постепенного усиления бреда. Напротив, он одно время как бы готовился потухнуть, вместо чего, однако, на деле ему суждено было разгореться с неслыханною силой. Основываясь на этом, католические историки, как Янсен и Дифенбах, и предлагают, со своей стороны, такое объяснение для тех безумно жестоких гонений, которыми ознаменованы были конец XVI и начало XVII веков. Для них папский престол и инквизиция оказываются здесь совершенно ни причем. Надо припомнить, говорят они, в какое время вышла булла Иннокентия VIII и «Молот ведьм». То была пора, когда не без вины самой же католической иерархии, которая тоже успела обмирщиться, авторитет папы и римских инквизиторов был вконец расшатан. То была пора, когда все образованное европейское общество бредило так называемым гуманизмом и в знак своей умственной зрелости нещадно издевалось над церковью и в частности над теми самыми монахами, которые держали в своих руках инквизицию. То была пора, когда в Европе подготовлялась катастрофа, обрушившаяся на нее в виде реформации. И кто же из людей, не ослепленных партийным пристрастием, поверит, будто бы протестантские трибуналы, которые в разгар процессов ведьм своей жестокостью далеко превосходили современную им инквизицию, действовали так под влиянием буллы, изданной одним из пап конца XV века? Кальвин на всех перекрестках провозглашал папу антихристом. Но тот же Кальвин в Женеве так расправлялся с мнимыми колдунами, как никогда не расправлялась инквизиция. И между тем, нам предлагают верить, будто Кальвин замуровывал живых женщин потому, что находился под влиянием буллы Summis desiderantes! Шотландия до перехода в кальвинизм не знала ничего похожего на массовое преследование ведьм. Нокс и его ученики, вскормленные в Женеве млеком Кальвиновой теологии, впервые заразили Шотландию этой язвой. И нам тем не менее предлагают верить, будто вина за это падает не на кальвинистов, а на доминиканцев, написавших сотнею лет раньше «Молот ведьм»! Нет, если первые века новой истории были запятнаны безумно жестоким гонением на ведьм, то виновато здесь было не то, что в эту эпоху осталось старого, а то, что в ней действительно было ново. Прославленное обновление религиозной жизни Западной Европы гуманизмом и протестантизмом, прославленная реформация — вот новый фактор, обостривший до последней степени исконный общечеловеческий страх перед колдовством. В начале XVI века Европа попробовала обойтись без тяготившей ее опеки римской церкви. И тут сказалось с полной ясностью, как благодетельна и как необходима была для европейского общества эта культурная опека. Вырвавшись на свободу, общество это быстро дичает, и, может быть, самым резким, самым характерным проявлением этого одичания служит именно невиданное в прежние времена развитие процессов ведьм.