Ведьмин вяз - [24]

Когда мы добрались до главного, вопросы стали настойчивее и детальнее. Могу ли я описать того чувака, который тянулся к телевизору? Рост, телосложение, цвет кожи, как был одет? Татуировки, шрамы? А тот, который взял мой ноутбук? Говорили ли они что-нибудь? Называли какие-то имена? Клички? Какой у них был акцент? Может, мне что-то запомнилось в их выговоре – шепелявили, заикались? Голоса у них были высокие или низкие?

Я рассказал, что помнил. Тип у телика был примерно одного роста со мной, то есть, получается, пять футов одиннадцать дюймов. Худой, с бледной кожей, в прыщах, на вид лет двадцати, во всяком случае, мне так показалось; в темном спортивном костюме, бейсболке, татуировок и шрамов я не заметил. Тот, что с ноутбуком, был чуть пониже и, кажется, поплотнее, тоже белый, судя по его осанке, чуть старше, лет двадцати пяти, в темном спортивном костюме и бейсболке; шрамов и татуировок я не увидел. Нет, цвет волос не разглядел из-за бейсболок. Нет, бород и усов тоже не видел, они натянули воротники до носа. Нет, вроде бы никаких имен не называли. Выговор у обоих был дублинский, особенностей дикции никаких не помню. Нет, на сто процентов не поручусь (каждый вопрос Мартин задавал по два-три раза, чуть меняя формулировку, так что в конце концов я запутался, что помню, а что присочинил для ответа), но процентов на пятьдесят уверен… или на восемьдесят? на семьдесят?

Я понемногу терял нить разговора. Обсуждать ту ночь оказалось для меня непросто не столько психологически, сколько физически: бесконечно и гадко сводило живот, горло сдавливало все сильнее, ладонь и колено дергались, как от тика. Действие обезболивающих заканчивалось. Краски в телевизоре становились резче, голоса детективов и мой собственный царапали изнутри череп. Слабость и тошнота нарастали с каждой секундой, и я мечтал лишь об одном: чтобы это поскорее закончилось.

Мартин, должно быть, заметил мое состояние.

– Ладно. – Он выпрямился на стуле и оглянулся на своего напарника. – На сегодня достаточно. Для начала хватит. Отлично, Тоби.

– Ну вот, а вы боялись, что мало помните. – Второй детектив закрыл блокнот и сунул в карман пиджака. – Куча народу и того рассказать не может, хотя их никто по башке не бил. А вы молодец.

– Точно, – ответил я. Сознание мерцало; единственное, чего мне хотелось, – продержаться до их ухода. – Это хорошо.

Мартин встал, снова выгнул спину, схватился за поясницу.

– Господи боже мой, до чего ж неудобный стул. Еще чуть-чуть – и лежать бы мне в соседней палате. Доктор говорил, вас выпишут на той неделе, так? (Я впервые об этом слышал.) Осмотрите квартиру, если что-то пропало или, наоборот, появилось что-то, чего быть не должно, дайте нам знать, договорились?

– Ага. Хорошо.

– Вот и замечательно. Если до той поры что-то прояснится, мы вам сообщим. – Он протянул мне руку: – Спасибо, Тоби. Мы понимаем, что вам было непросто с нами общаться.

– Ничего страшного. – Моя рука утонула в огромной его ладони, и хотя он не давил на нее, меня прострелила такая боль, что отдалось в плечо. Но я продолжал улыбаться и кивать как идиот, стараясь, чтобы улыбка казалась вежливой и дружелюбной, однако сам чувствовал, что это все больше и больше смахивает на мрачную гримасу ужаса или ехидный оскал безумца, и вдруг понял, что детективы ушли.

Шон и Дек время от времени писали, спрашивали, можно ли меня навестить, но мне не хотелось их видеть, а точнее, не хотелось, чтобы они увидели меня. Однако после визита копов все изменилось: версия с угонщиками убрала как минимум один слой страха, беспричинного ужаса при мысли, что преступники до сих пор, не мигая, наблюдают за мной из какого-нибудь туманного мрака, жадно ждут, когда я выйду из больницы и они смогут попытаться еще раз. Если Мартин и Аляповатый Костюм правы – а они как-никак детективы, профессионалы со стажем, судя по виду Мартина, наверняка он расследовал преступления, когда меня еще на свете не было, кому и знать, как не им? – значит, нужно лишь купить сраный “хёндэ”, не открывать шторы, и все обойдется. В целом ситуация прояснилась, пусть на чуточку, но это была крепкая такая чуточка; я понял, что справлюсь, и даже поверил, что, вполне возможно, симптомы со временем пройдут. Так что на следующее утро я написал Шону с Деком и разрешил прийти.

Они заявились прямо с работы, в костюмах и галстуках, и я чертовски обрадовался, что заставил медсестру немного прибраться, снял жуткую больничную рубаху и, запершись в ванной, кипя от бессильной злости, до крови закусывая губу, когда левая нога отказывалась слушаться, с трудом, но натянул принесенные мамой спортивные штаны и футболку. Парни тихонько постучали в дверь и едва ли не на цыпочках вошли в палату, готовые сохранять спокойствие и хорошую мину, что бы ни случилось.

– Ну офигеть, – ехидно усмехнулся я, – вы же не на похоронах. Заходите уже.

И они расслабились.

– Рад тебя видеть, чувак, – улыбнулся Дек, стремительно шагнул к койке и двумя руками сжал мою ладонь. – Очень рад.

– И я тебя, – откликнулся я, подражая его улыбке и пожатию. Я и правда обрадовался, хотя и не мог избавиться от странного ощущения, будто мы не виделись давным-давно и впору спрашивать у них, как они жили и что делали.