Ведьмин Лог - [17]

– Я не полезу в сундук, я не полезу!!!

– Ты-то что надрываешься? – тоскливо взвывала я. – Мы же Маргошу сватаем, стало быть, мне первой сидеть! – И я как представила себе, как парни сначала будут дыркам фиги вертеть, а потом я вылезу оттуда как кикимор, – и взвыла уже в полный голос.

– Цыть!!! – пристукнула пальцем по столу Марта. – Кому вы нужны, пигалицы малолетние? Да и не с нами они поедут, а вокруг нас.

– Это как?! – прекратили визжать мы обе.

– Наперекосяк! – отрезала Марта. – Места там и впрямь для ведьм неспокойные, а вдруг погоня? Кто от ведьм ее в сторону отведет? А с гарнизонной солдатней на кулачках драться тоже вы будете?

Мы потрясенно замолчали, драться нам еще не приходилось, убегать убегали, но чтобы такие страсти…

– А может, ну его, Гречин этот? – опасливо протянула осторожная Ланка, но бабка прищурилась, и всякие возражения отпали сами собой. Уж кто-кто, а мы знали, что проще каменного истукана переубедить, нежели нашу бабушку, если она что вобьет себе в голову.

– Гречин дак Гречин, – стряхнула я с подола невидимые пылинки.

– Тем более если они не с нами, – не очень убедительно, но жизнерадостно закивала головой Ланка.

– То-то! – ткнула в нас поочередно сухим пальчиком бабуля.

Серьга с Сашко радостно лопали дармовые пирожки, но стоило нам с Мартой показаться на пороге, как повскакивали, по-армейски браво выгнув грудь, а Сашко даже каблуками умудрился щелкнуть, рявкнув в гавкающей армейской манере:

– Здравия желаю, госпожа наиглавнейшая ведьма!

Ну ему-то можно было, все-таки всем бабке обязан. Но и Серьга хвост распетушил, подбоченился, откидывая полу синего с меховой оторочкой кафтана, чтобы лучше было видно шелковую рубаху в петухах и пояс, бисером шитый.

– Орлы! – насмешливо хекнула Марта. – Только в таком виде вы мне, красавчики не нужны, уж больно приметные. Вот это у тебя что? – И ткнула пальцем в левое ухо Серьги.

Тот расплылся в улыбке, потому что висела у него в ухе большущая золотая серьга в виде лодочки.

– Снять, – безапелляционно велела Марта. Я обрадовалась, видя, как тает его улыбочка. – Кафтан этот снимем, подберем тебе какую-нибудь дерюжину. И личико у тебя какое-то насметаненное, – продолжала бабка, – навозом его помажь, что ли, чтобы в глаза людям не кидаться. И с чубом надо что-то делать. Ты с ним на разбойника какого-то похож. А зачем нам ухарь лесной? Нам сиротинушка нужен, скромненький, всем милый, чтобы каждый над ним жалился, медячок на дорожку дал, плюшек там, чайку. – И, увидев, что лицо у Серьги вытянулось в два раза против ширины, ласково поинтересовалась: – А животом никто не мается, болезней неизлечимых не имеете? Люди калек убогих страсть как любят. В столице нищие сами себе руки рубят. – И, с интересом глянув на парней, попытавшихся втянуть руки в рукава, захохотала. – Да ладно вам, шутю я. – И тут же перешла на генеральский тон: – Но чтоб в дороге меня слушались, как и мамку родную не слушаетесь! – И так глянула, что я даже понадеялась, что парни останутся. Но те, к моей великой досаде, не сбежали, а так и стояли, как два мерина, кивая головами.

Не к месту встрепенулся Триум, начав какие-то странные поучения:

– Наказывай сына своего в юности его, и упокоит тебя в старости твоей. И не жалей младенца, поря: если прутом посечешь его, не умрет, но здоровее будет. Любя же сына своего, умножай ему раны – и потом не нахвалишься им. Не улыбайся ему, редко играя с ним: в малом послабишь – в большом пострадаешь, скорбя, и в будущем словно занозы вгонишь в душу свою. Так не дай же ему волю в юности, но пройдись по ребрам его, пока он растет, и тогда, возмужав, не провинится пред тобой и не станет тебе досадой и болезнью души, и разорением дома, погибелью имущества и укором соседей, и насмешкой врагов, и пеней властей, и злою досадой.

Я тряхнула головой:

– Совсем сдурела птица! Ну его, такое домоводство!

– Что ж делать-то? Что ж делать-то? – забегала Ланка по комнате, дико выпучив глаза и не разбирая дороги, сшибая стулья, натыкаясь на стол и вообще всячески показывая, что у нее приступ дури. При этом мешая своими причитаниями и грохотом подслушивать мне у двери, как бабуля инструктирует новоявленных рекрутов. Дошло до того, что нашей Марте надоело перекрикивать причитания невменяемой внучки, и она заглянула к нам, сурово интересуясь:

– Кому тут визжалку прищемили?

Я едва успела перехватить сестрицу, которая, доведя себя до крайних степеней отчаяния, именно в этот миг надумала швырнуть о дверь геранью в глиняном горшочке, тщательно пестуемой хозяйкой дома. Ехидно, но сурово оглядев и Ланку с занесенной над головой геранью, красную от смущения, и меня, хмуро целящую кулаком сестре в глаз, бабуля пробормотала что-то навроде:

– Ну-ну, развлекайтесь, – и с треском захлопнула дверь, снова взявшись со всем рвением за парней.

А Ланка, вышвырнув герань вместе с горшком за окно, вцепилась двумя руками в меня, всхлипывая и заглядывая мне в глаза.

– И что теперь делать? Позор-то какой!

– Ты это у кого спрашиваешь? – удивилась я. – У меня?! Забыла, кто у нас старшая?

– Я?! – недоверчиво спросила Ланка.

– Ну, знаешь! – всплеснула я руками. – Больше сестер у меня нету, во всяком случае, мне о них ничего не известно. К тому же сейчас мне не помешала бы старшенькая, умная и сообразительная, которая посоветовала бы, чем травануть ребят.