Ведьма и тьма - [14]

Малуша чувствовала, что мать пытается вырвать у нее руку, но не отпускала. Рука уже была как рука, без холода. И, удерживая ее, Малуша беспечно повествовала, какой славой и почетом пользуется Малк на Руси, как часто к нему люди за помощью обращаются. Многим он помогает, причем без всякой живой и мертвой воды. Не всех, конечно, вылечить удается, ну да лекарь он все равно знатный. Дела у него хорошо идут, разбогател Малк, но даже простым каликам перехожим не отказывает, добрый он. А с бывшей служанкой Гапкой, с которой после ухода Малфриды сошелся Малк, живут они ладно. Малфрида вон чужих детей ему навязала, Гапка же Малку детей рожает почитай каждый год, до десятка их у него теперь. Причем сыновья и дочери у Малка здоровенькие и крепкие, а Малуше и Добрыне даже радостно, что у них столько сводных братьев-сестер появилось, дружат они с ними. Да и Малк всегда встречает ведьминых детей как родных. И любо им у него бывать.

Малуша выложила все это скороговоркой, только бы Малфрида вновь о внучках не стала расспрашивать, но в какой-то миг умолкла. Странно тихо сидела подле нее ведьма, голову свесила, даже ее пышные волосы обвисли как-то жалко, скрыв лицо. Неужто почувствовала грусть, узнав, что брошенный некогда супруг в счастье живет? Неужто боль и тоску по нему бережет в сердце? Значит, ничто человеческое даже ей, темной, не чуждо!

И Малуша укорила себя в том, что огорчила ведьму. Мать ведь она ей. Пусть и беспутная, равнодушная к детям, но зла Малуше никогда не делала… Дочь же, рассказывая о счастье Малка, хотела ее задеть. Сама в глубине души это понимала. А сейчас вдруг досадно сделалось.

Они тихо сидели в темноте, держась за руки. Со стороны глянуть – ну точно сестрицы. Обе чернявые, сухощавые, статью высокие. Только Малуша светлоглазой, в отца, уродилась, а Малфрида… Кто ее отец, поди узнай… Но когда темные как ночь глаза Малфриды не полыхали колдовской желтизной, она казалась обычной пригожей молодицей. Которая, несмотря на все свое могущество, таит в душе боль по давно утраченному счастью. И никакие колдовские чары не заменят его, это счастье.

– Ночь глухая на дворе, давай отдыхать, – поднявшись с лавки, сказала Малуша. – Ложе у меня широкое, укладывайся рядышком да почивай до рассвета. А то скоро уже первые петухи пропоют.

Кровать чуть скрипнула, когда они устроились рядом. И Малуше даже хорошо сделалось, оттого что она лежит бок о бок с матерью. И ведьмой та уже не казалась. Малуша подремывать стала, когда услышала, что Малфрида негромко смеется.

– А ведь были они тут, внученьки мои. Я запах их чую. Не выветрился еще.

Малуша промолчала. Утро вечера мудренее, а уж тогда… А что тогда? Но понимала Малуша: воевода Свенельд детей князя Святослава ведьме никогда не отдаст. Прошло уже то время, когда Свенельд, как и многие другие, дивному очарованию Малфриды поддавался. Теперь он изменился, другим человеком стал.

То, что Свенельд, воевода древлянский и князь-посадник уличский, сильно изменился, Малфрида сразу поняла. Он сам явился в горницу, где по летней поре обитала Малуша, и теперь стоял на пороге, наблюдая, как та силится роговым гребнем расчесать спутанные кудри матери-чародейки. А Малфрида молча глядела на него, в первый миг не в силах слова вымолвить. Свенельд постарел!

Сколько она себя помнила, был воевода пригож, как молодец в самой поре: стройный, румяный, порывистый. Улыбался белозубо, как мальчишка, лицо голил по ромейской моде и был бы юнак юнаком, только в зеленых, чуть раскосых глазах таилась зрелая мудрость, какую не у всякого молодца заприметишь. Ибо было воеводе Свенельду… достаточно лет. Но обликом он не старился, пока та же Малфрида или иные волхвы-кудесники добывали ему в укромных уголках чащ и пустынь болотных дающую молодость живую и мертвую водицу. Теперь же… Юношеской стати воевода лишился, сильно раздался в плечах и груди, заматерев телом. И при этом слегка сутулился, двигался со степенной важностью, как уже поживший муж. Бороду отпустил, волосы солидно, до середины спины, носил, а надо лбом разделял их на пробор… А по лбу морщины пошли, залегла борозда от раздумий между круто изломленными, будто крылья чайки, бровями. Годы показали себя на прославленном воеводе Свенельде. И Малфрида сказала:

– Так вот почему ты меня в последние годы никогда за водой живой и мертвой не посылал. Лет десять мы с тобой не виделись, сокол мой ясный. И ты постарел на все эти десять лет… А почему так?

И вдруг рванулась, да так резко, что гребень выскользнул из рук Малуши, повис на спутанных волосах ведьмы. Она же, тыча пальцем в Свенельда, зашипела злобно:

– Ты охристианился, Свенельд! Ты крестился! Лишил себя ража и задора вечной молодости, поверив в призрачную христианскую сказку о вечной душе!

– Не кажется ли тебе, ведьма, что то, как я живу, только меня и касается? – сложив руки на груди, вопросил воевода. – А вот ты зачем сюда, на Хортицу, пожаловала?

Сухо произнес и властно. Малфрида даже опешила. Не так он ее привечал раньше. Сейчас смотрит исподлобья, хмурит брови. Но ведь и заматерев, как хорош! Сила от него и уверенность исходят. А это ли не главное в зрелом муже? И от этого Малфрида вдруг прежнее волнение в груди ощутила. Не забыла еще, каково это – любиться со Свенельдом. Да и мужика у нее давно не было. А ведьмы страсть как до плотских утех охочи. Хотя, полюбившись, обычно силу колдовскую теряют… И тут уж выбирать надобно – чары, сила и могущество или утоление любовной жажды.