Ведьма - [7]

Когда рядом кто-то сел, женщина сильно вздрогнула от неожиданности.

— Бальтазар! — пробормотала она укоризненно. — Ты опять испугал меня.

В полумраке Бальтазар грустно улыбнулся ей. Когда-то Доротея была хорошенькой пухленькой девочкой с румяными щеками и почти белыми волосами. Она была очень смешлива и жизнерадостна. И очень чувствительна. Сколько он знал Доротею, вечно у нее наготове и смех, и страх, и обида, и прощение. Бальтазар, более изобретательный и любопытный, чем другие дети, подчас изводил ее страшными рассказами, и она очень обижалась. Но все равно они оставались друзьями, брат и сестра.

Теперешняя Доротея больше не смеялась.

— Ты придешь к нам обедать в воскресенье? — спросила она.

— Спасибо, — ответил Бальтазар. — Конечно, я приду.

Доротея заговорила о своей беременности, о повитухе, о предложении Катерины Харш и о предложении Рехильды Миллер, о своем страхе, об умерших детях, а под конец расплакалась.

— Эгберт не хочет об этом слушать, — добавила она, извиняясь, — а мне больше и посоветоваться не с кем.

Бальтазар молчал, чувствуя, как сжимается у него сердце. Наконец выговорил:

— Не ходи к Рехильде.

Доротея живо повернулась к нему. Слезы высохли, только на кончике носа повисла капля.

— Почему?

Бальтазар не ответил.

Доротея схватила его руку, сжала.

— Ты опять хочешь испугать меня?

Бальтазар смотрел на икону и старался забыть о том, что слышал от Тенебриуса.

С этого все начинается, думал он.

Сперва сомнения.

Потом он начинает утаивать кое-что на исповеди.

И вот он уже краснеет, когда видит образ Божьей Матери.

— Доротея, — выговорил Бальтазар через силу, — ты спросила моего совета. Я тебе ответил: к Рехильде не ходи.

— Почему? — совсем неслышным шепотом повторила Доротея. И он всей кожей ощутил ее страх.

— Я думаю, что Рехильда ведьма, — сказал Бальтазар. И рука Доротеи застыла в его руке.

— Откуда ты знаешь?

— Я спал с нею, — сказал Бальтазар.

— Она же замужем, — вымолвила Доротея, леденея. — Что ты наделал, Бальтазар!

Он покачал головой.

— Если бы ты знала, сестра, ЧТО я делал, когда был солдатом, ты не стала бы так ужасаться.

Доротея выпустила его руку и заревела, как корова. Старая, расплывшаяся, толстая.

Рехильде Дорн было девятнадцать лет, а Николаусу Миллеру сорок семь, когда он попросил ее руки.

Рехильда жила с теткой, Маргаритой Дорн. Тетка Маргарита зарабатывала на жизнь ткацким ремеслом. Девочку рано приставила к станку. Рука у тетки была тяжелая, кормила она плохо, а доброго слова от нее и вовсе не дождешься. Рехильде было все равно, лишь бы вырваться из неласкового и бедного дома.

Медник Миллер был человеком зажиточным. Невысок ростом, хром, с седыми волосами и ярко-синими глазами. Он был терпелив и добр с молодой женой. Красиво одевал ее, не бранил, взял в дом прислугу, чтобы избавить от тяжелой работы. И женщина постепенно расцветала.

А когда расцвела, заскучала.

Вернувшись в родной город, Бальтазар не забыл заглянуть и к старому Тенебриусу, принести ему медовых лепешек и ягод черной смородины. Доротея поворчала немного, но дорогу к старику показала. Бальтазар шел и дивился про себя тому, что древний дед, пугавший их, когда они были детьми, до сих пор еще жив.

У черного креста, воздвигнутого на обвалившейся Обжоре, замешкался, сотворил было краткую молитву, но и этой договорить не дали — откуда-то из кучи мусора выскочил безобразный старик в лохмотьях, заверещал, застучал ногами, начал визгливо браниться.

— Это я, Тенебриус, — сказал молодой человек и слегка поклонился. — Пришел навестить.

Старик замолчал посреди бранной фразы, прищурился, скривил рот в ухмылке.

— Никак сам Бальтазар Фихтеле пожаловал?

— Я.

— Входи, засранец.

Просеменил в сторону, показал лаз в нору, вырытую им в отвалах. Пригнув голову, Бальтазар вошел.

Лачуга старика была такой же неопрятной, причудливой и грязной, как он сам. Рота ландскнехтов вместе с их лошадьми и девками, не сумели бы так загадить помещение, как это удалось одному дряхлому старцу.

Бальтазар осторожно пристроил тощий зад на бочонок, служивший креслом, но старик согнал его:

— Пошел вон, щенок. Это мой стул.

Бальтазар уселся на полу.

— Что принес? — жадно полюбопытствовал Тенебриус.

— Лепешки.

— Давай.

И впился беззубыми деснами.

— Доротея готовила? — с набитым ртом поинтересовался старик.

Бальтазар кивнул. Тенебриус захихикал.

— Небось, ругала тебя, когда ко мне собрался. Говорила, поди, что незачем ко мне таскаться, а? Пугливая, богобоязненная Доротея. Помню, как допекал ты ее в детстве. Кроткий характер был у покойной Марты Фихтеле, драть тебя надо было побольше, сироту, тогда бы вырос человеком, а не говном. Зачем приперся?

— Тебя повидать, — сказал Бальтазар.

— Мало ты див видал, пока топтал землю?

— Мало, — честно признался Бальтазар. — Самым большим дивом ты остался, Тенебриус.

Тенебриус захихикал. Затрясся всем телом. И растрепанные серые волосы старика, свалявшиеся, как шерсть у барана, затряслись.

Отсмеявшись, велел:

— Пошарь-ка на полке, что над дверью. Возьми там плошку с вином.

Бальтазар встал. Старик прикрикнул:

— Голову-то пригни, каланча, потолок мне своротишь!

Бальтазар нащупал среди всевозможного хлама липкую на ощупь глиняную чашку. Взял в руки, поднес к носу, сморщился. Старик с любопытством наблюдал за ним, и когда Бальтазар перевел на него взгляд, распорядился: