Вечный Жид - [100]

Ромм (перестав улыбаться, прижимая к себе свою урну с пеплом). Вы действительно уверены, что это прах ваших предков?

Гримм (стараясь придать своему голосу уверенность). Я уверен в этом на все сто процентов!

Ромм. На сто, или на девяносто девять?

Гримм (неуверенно). На сто, или, пожалуй, все же на девяносто девять. Я точно посчитать не могу, и поэтому затрудняюсь назвать нужную цифру.

Ромм (недовольно). Могли бы ж научиться считать к этому возрасту!

Гримм. Простите, но я не смог полностью закончить образование.

Ромм. Тогда вам простительно, и все же впредь будьте внимательны!

Гримм. Разумеется, порой невнимательность и неумение считать могут привести к очень большим неприятностям!

Ромм. Рад, что вы осознали всю глубину проблемы! Каков ваш прогноз на ближайшее время?

Гримм. На сто лет, или на вечность?

Ромм. На вечность?

Гримм. Я думаю, что ничего не изменится.

Ромм. На что вы намекаете?

Гримм. На пепел. Я думаю, что он не кончится никогда!

Продолжает прижимать к себе урну.

Ромм со своей урной в руках поднимает глаза на Гала и Сиси. Все трое изображают любовное трио.

Лодовико с удивлением смотрит на Гримма.

Невидимый ветер шевелит блестящие нити пепла.

Занавес

Кафельные стены (Оск.)

Игла, как по маслу, вошла в разбухшую вену. Интересное выражение – «как по маслу». Жидкость внутри шприца сразу же окрасилась алой кровью. «Десять кубиков магнезии, это единственное, что могло вас спасти!» – говорит добродушный врач, вынимая из вены иглу и долго пытаясь остановить непрерывно льющуюся кровь. Обкапала весь топчан с грязной простыней, на которой, наверное, до меня лежали и сидели сотни людей. Сотни больных скорой помощи. На таких, как мы, врачи скорой внимания не обращают, как на падаль, и меняют простыни на топчане, очевидно, не чаше, чем раз в неделю, а может, и в месяц. Как на падаль, которая, если выживет, то хорошо, а не выживет, то и Бог с ней, места в морге хватит на всех. Кровь из вены продолжает хлестать, но здоровье явно стало получше, и можно, по крайней мере, дышать полной грудью. «Сестра, поменяйте простынь на топчане, вы не делали это уже целый месяц!» – «Если бы мне платили нормально, я бы делала это каждый день!» – огрызается крыса, похожая на молодую богиню. «Нет, вы видели этих стерв, – говорит мне добродушный врач, наливая себе в мензурку немного медицинского спирта и, зажмурясь, вливая его себе в горло, – вы видели этих стерв, сама же спит на этом топчане с кем ни попадя, и одновременно не меняет подстилку, разводя здесь червей и последнюю антисанитарию!» Врач явно захмелел, и явно доволен собой, что вытащил меня с того света. «Спасибо, док, – говорю я ему, – вы совершили подвиг в новогоднюю ночь, сделав мне царский подарок! Не хотелось вот так, ни за что, ни про что, погибать в эти новогодние праздники!» – «Да, уже первое января, – отвечает он, глядя себе на часы, – четверть первого, и с возвращением с того света! Год, по крайней мере, еще протянете, а там милости просим, возвращайтесь опять, зальете нам своей кровью еще одну простынь!» – «Док, – говорю я ему, – а почему она не меняет эту подстилку, раз сама на ней спит с кем попало?» – «А у нее порог брезгливости сместился в сторону безразличия, – отвечает доктор, которому, кстати, примерно столько, сколько и мне, то есть чуть более тридцати, наливая себе еще спирта, – у нее пропало чувство брезгливости, и она может теперь переспать где угодно и с кем угодно, хоть в конюшне, и хоть с последним козлом!» – «А с вами, док, она может?» – «Со мной она уже спала множество раз, мы это, между нами, поскольку вы мой первый смертник в этом году, делаем по несколько раз на каждом дежурстве!» – «Вот здесь, на этом топчане, на забрызганной кровью и блевотиной простыне, по которой, как вы говорите, ползают черви и другая зараза?» – «На ней, дорогой, на ней, а где же еще?» – «Но почему, ведь вы же доктор, разве вам не противно делать это в таких антисанитарных условиях?» – «Нет, отвечает он, – ни капельки не противно, у меня чувство брезгливости сместилось в сторону нечувствительности, я могу это сделать и в хлеву, и в чистом поле с последней ослицей, если она будет похожа на Катю. Катя, Катя, пойди сюда, вытри руку у пациента, куда он пойдет в Новом году такой окровавленный?»

Подходит Катя, и я задыхаюсь от жара при виде ее неземной красоты. «Что, друг, пробрало? – смеется доктор, видя, как она ватой, смоченной в спирте, стирает засохшую кровь с моей руки и штанов, на которые тоже изрядно накапало. – Ты, Катя, не расходуй так много спирта, нам еще сутки здесь торчать на дежурстве, и придется еще не раз отмечать, а потом опохмеляться перед уходом, да смотри, не три ему так сильно штаны, дырку протрешь, или ты это специально делаешь, чтобы вызвать эрекцию? Смотри, он еще слаб после приступа и после укола, у него может и не получиться, если ты к этому клонишь! А вообще-то, если что, то я могу и отойти, поспать пару часов!» – «У меня, если я тру, всегда получается, – отвечает похожая на богиню Катя. – Тут главный принцип – это не останавливаться и тереть до тех пор, пока дым не пойдет, как будто добываешь огонь в первобытных условиях!» – «Нет, нет, – поспешно отвечаю я, – я еще действительно очень слаб после приступа и после укола, да и крови из меня вылилось предостаточно, лучше в другой раз, примерно так через годик, на том же месте, и с тем же составом!» – «Через год, так через год, – равнодушно отвечает Катя и перестает оттирать от засохшей крови мою руку и мои штаны. – А вы, как я погляжу, не местный, как вас вообще занесло в наши края?» – «Попутным ветром, Катя, попутным ветром, – отвечаю я ей, с ужасом впервые, кажется, оглядываясь вокруг и видя одни лишь голые кафельные стены до потолка, да топчан с залитой то ли моей, то ли чужой кровью простыней. – Отмечал Новый год в вашей библиотеке, ну и, как видите, не рассчитал свои силы. Противопоказаны мне, Катя, сельские библиотеки, вместе со всем их содержанием: слишком жарко натопленной печью, с такой же жаркой библиотекаршей, да в придачу еще и водкой вместе с вареной картошкой и селедкой под зеленым лучком!» – «Всего-то? – Презрительно отвечает мне Катя, – жаркая печка, библиотекарша, которой под пятьдесят, да еще и водка вместе с селедкой и вареной картошкой? И вы от всего этого так сильно раскисли? Ну и пациент, прости Господи, нынче хилый пошел, раскисает в первый же день Нового года неизвестно от чего, прямо тошно на вас смотреть! Что же вы будете делать остальные триста шестьдесят четыре дня при таком хлипком здоровье? Смотрите, если еще к нам попадете, без презента мы вас не отпустим!» – «Милая девушка, – говорю я этой стойкой первобытной Венере, добывающей из пациентов огонь с помощью трения и трахающей своего доктора посреди заляпанной кровью циновки, – милая девушка, мне ваш кафель на стенах будет теперь сниться всю жизнь, я умирать буду, а его не забуду, как маму родную! А насчет презента, давайте, я быстренько сбегаю в магазин, если в этой глуши еще что-то открыто, и на весь гонорар, полученный накануне, куплю вам презентов на сто лет вперед, лишь бы опять не попасть в ваши знойные Палестины!» – «Попавший сюда один раз возвращается к нам снова и снова!» – добродушно смеется то ли окончательно захмелевший, то ли вконец протрезвевший врач скорой помощи.