Вечный юноша. Puer Aeternus - [11]

Замечание с места: В Калифорнии мы столкнулись с похожим случаем. Восьмидесятилетняя пациентка занималась тем, что постоянно рисовала изображения головы своего сына, умершего около тридцати пяти лет назад. Когда другая женщина спросила ее, почему она всегда занимается тем, что вызывает у нее боль, пациентка ответила (причем по щекам ее катились слезы): «Понимаете, я потеряла сына». Она никогда не отпускала его от себя и постоянно воспроизводила его образ.

Действительно, она создала религиозный культ из своего сына, он превратился для нее в погибшего Таммуза, Адониса, Аттиса. Он заменил ей образ Бога. Сын действительно становится для нее подобием распятого Христа, а она сама — Девой Марией, рыдающей у распятия.

Жизнь одного человека приобретает архетипический смысл для другого, и последний находит огромное удовлетворение в этом. В таких случаях женщина перестает быть просто госпожой N.. потерявшей сына в результате несчастного случая. Она становится Великой Матерью, Девой Марией, оплакивающей сына у подножия креста: это возвышает ее как мать и придает ее печали некий глубокий смысл. Если женщина неправильно относится к смерти сына, значит, получается нечто подобное тому, что вы сказали.

Меня потрясло то, что я услышала от той женщины. Тогда я сказала себе, что в силу своей наивности она высказала вслух то, что многие думают про себя. Будучи простой женщиной, она прямо сказала: «Лучше так, чем отдать его другой женщине». Она только озвучила факт того, что именно она была его женой! На мой взгляд, эта женщина в чем-то похожа на мать Сент-Экзюпери, иначе зачем той так часто делать предположения о смерти своего сына и раньше времени надевать траурную вуаль? Все происходило так, словно она всегда знала, что ее сын погибнет. Возможно, она не только знала, но и в какой-то мере желала этого. Скорее всего, не она, а нечто внутри нее желало смерти сына. Мы лишь знаем, что ужасный обезличенный паттерн пропитывал всю ее внутреннюю жизнь.

На уровне сознания Сент-Экзюпери явно обладал позитивным материнским комплексом, который всегда включает в себя опасность быть поглощенным бессознательным.

Сент-Экзюпери пишет о том, что показывал свой рисунок многим взрослым, пытаясь заставить их понять его смысл. Это позволяет предположить, что он не был обречен, как будто внутри него еще оставалась надежда попытаться найти какое-то понимание у людей. Если бы только он мог найти того, кто спросил бы у него, что же он такое нарисовал, и рассказал, что это очень опасно и значит то-то и то-то! Он хотел, чтобы его поняли, но не нашел этого понимания. Я думаю, что если бы он в какой-то степени познакомился с психологией — быть может, это прозвучит слишком оптимистично, — но если бы он все же соприкоснулся с ней, его проблему можно было бы решить. Ведь он был очень близок к тому, чтобы самому найти правильный выход.

Весьма трагично, что автор «Маленького принца» жил в то время, когда во французском обществе не было ни намека на психологическое знание. В такой атмосфере очень трудно постичь границы бессознательного. Современная французская культура в силу разных географических и национальных причин особенно далека от бессознательного; именно поэтому, может быть, Сент-Экзюпери так и не встретил никого, кто мог хотя бы намекнуть на то, что с ним происходит.

Повествование продолжается описанием Маленького принца. Я прочла вам часть текста, где говорится о том, что самолет Сент-Экзюпери потерпел крушение в песках Сахары, где писатель и встретил своего маленького друга. Я продолжу по тексту повести. Голос произнес:

— Нарисуй мне барашка!

Я вскочил, точно надо мною грянул гром. Протер глаза. Стал осматриваться. И увидел забавного маленького человечка, который серьезно меня разглядывал. Вот самый лучший его портрет, какой мне после удалось нарисовать.

[Он нарисовал его похожим на маленького Наполеона. Идея весьма остроумна и вполне по-французски! Это значит, что автор видит в нем потенциального героя, великого завоевателя, а не гениального ребенка, каким он в действительности должен быть].

Но на моем рисунке он, конечно, далеко не так хорош, как был на самом деле. Это не моя вина. Когда мне было шесть лет, взрослые убедили меня, что художник из меня не выйдет, и я ничего не научился рисовать, кроме удавов — снаружи и изнутри.

[Автор снова пишет о том, что его не понимали взрослые].

Итак, я во все глаза смотрел на это необычайное явление. Не забудьте, я находился за тысячи миль от человеческого жилья. А между тем ничуть не похоже было, чтобы этот малыш заблудился, или до смерти устал и напуган, или умирает от голода и жажды. По его виду никак нельзя было сказать, что это ребенок, потерявшийся в необитаемой пустыне, вдалеке от всякого жилья. Наконец ко мне вернулся дар речи, и я спросил:

— Но… что ты здесь делаешь?

И он опять попросил тихо и очень серьезно:

— Пожалуйста… нарисуй барашка…

Все это было так таинственно и непостижимо, что я не посмел отказаться. Как ни нелепо это было здесь, в пустыне, на волосок от смерти, я все-таки достал из кармана лист бумаги и вечное перо. Но тут же вспомнил, что учился-то я больше географии, истории, арифметике и правописанию, и сказал малышу (немножко даже сердито сказал), что не умею рисовать.