Вечный пасьянс - [13]

Эрзам вытащил из промороженных ножен клинок и поцеловал у основания рукояти. На дымчатом лезвии запеклась кровь из треснувших на морозе губ. И вспомнил боец пахнущие полынью губы Цвобри. Что она делает в этот миг? О чем мечтает? Помнит ли о воине, которого отправила на край света?

Эрзаму не верилось, казалось нереальным, что когда-то, давным-давно, он жадно впивался в ее ненасытные губы… Было ли это? Слишком много разнообразных впечатлений отложилось в памяти за время, прошедшее с момента их расставания, и образ ведьмы ушел в глубь воспоминаний, подернулся дымкой, стал зыбким и туманным. Но как живые вспыхнули вдруг в снежной пелене ночи темные прохладные глаза с желтыми огоньками…

«Странно, — подумал он, — как это у нее получается? Глаза могут быть или черными — или желтыми, а у Цвобри они одновременно и те, и другие!»

Ответ ускользал. В мозгу тем временем заговорил бестелесный голос, нашептывая странные слова, которые хотелось слушать, и слушать, и слушать… Потом голос уплыл, а телу стало тепло, даже жарко, как от дыхания степного костра, когда расшалившийся ветер-подросток подует в твою сторону. Потом сознание заволокло кровавым туманом — Эрзам заболел.

Полярная горячка не смертельна, но изнуряюща. За ночь у Гонэгга случилось несколько приступов беспамятства, а к утру распухли десны, расшатались зубы, жутко ломило поясницу. При свете Небесного Костра он разглядел на теле мелкие язвочки, прикосновение к которым вызывало нестерпимую боль. Пальцы почернели у ногтей. Казалось бы, надобно повернуть назад, к людям, которые отогреют, напоят целебной ягодной настойкой, но Эрзам и в полузабытье продолжал понукать верблюда.

Через трое суток, которые показались воину месяцем непрерывных страданий, молодой организм сам справился с недугом. Это было чудом — один, без товарищей, без вмешательства лекаря, Эрзам выздоровел.

На радостях, ощутив себя вновь полноправным хозяином собственного тела, он уничтожил недельный запас продовольствия и, несмотря на поклевывание бдительного клюва, разрешил верблюду перейти на самоход: пусть скотина подхарчится диким ягодником, скрытым под глубоким слоем снега…

Еще через сутки их ждало новое испытание. Великолепное чутье верблюда на пустоты под настом дало осечку, и они провалились в полынью, покрытую тоненьким слоем льда и припорошенную сверху недавно выпавшим снегом. Эрзам выкупался в ледяной купели, но не растерялся, ухватился мертвой хваткой за мохнатую гриву и, подбадривая своего единственного товарища самыми ласковыми словами, какие мог придумать, помог ему выбраться на твердый лед. После принудительного купания пришлось раздеться донага и растереться снегом. Одежда моментально застыла на морозе, и пыткой было снова влезать в выстуженное белье… Не обошлось без приятного сюрприза: Медленная рубашка по инерции сохранила тепло человеческого тела, и Эрзам еще раз с благодарностью вспомнил Цвобри.

Со страхом ожидал боец повторения полярной горячки, но судьба на этот раз смилостивилась над ним. А может быть, не судьба? Что-нибудь иное, чему не придумано названия в ограниченном словаре чиульдов?!

Горы возникли перед ним неожиданно, выплыв неясными привидениями из снежной круговерти.

Клюв молчал. Эрзам приближался к цели прямолинейно, как выпущенная из осадного арбалета тяжелая стрела. Но неожиданности не окончились. Издалека послышалось глухое кваканье. Верблюд занервничал и присел на передние ноги.

Кваканье приближалось. Впереди замельтешили белые комочки. Их было много. Комочки росли, и вскоре Эрзам разглядел стаю квакающих шакалов.

Верблюд задрал губастую морду к низкому небу и протяжно завыл. Он звал других ухорогих верблюдов. Но помощи ждать было неоткуда. Эрзам соскочил на снег и обнажил «Сам-восемь».

Шакалы, следуя инстинкту стайных хищников, окружили добычу плотным кольцом. Никто из них не спешил нападать, видно, блестящая полоса в руках человека внушала им некоторые опасения. Первым вступил в бой старина ухорог. Он резко выбросил вперед ногу и подковой раздробил череп особенно нахальному шакалу. Снег обагрился кровью, и это послужило сигналом остальным: через секунду на верблюде повисло с десяток тварей. Они вспрыгивали ему на спину, цеплялись зубами за густую шерсть, тянули набок, стремясь опрокинуть и перевернуть. Даже численное превосходство пока не давало шакалам преимущества, так как они мешали друг другу. Ухорог пыхтел, отбивался ногами и плевался едкой слюной. Эрзам рубился поодаль, «Сам-восемь» порхал в воздухе смертоносным мотыльком, обрушиваясь на визжащую плоть, и кромсал, отсекал…

Наконец стая сообразила, что зубы бессильны против Твердого Когтя. Шакалы рассыпались в стороны. Отбившись от преследователей, Гонэгг ринулся на выручку товарищу. Он расшвыривал хищников, как котят, но было поздно — шакалы успели подобраться к самому уязвимому месту — верблюжьему горлу.

Ухорогий лежал на брюхе и печально косил глазом. Вместе с кровью, пачкающей густую шерсть, медленно вытекала жизнь… Остроконечное ухо прянуло последний раз, услышав призыв пастуха с тучных пастбищ Страны Вечной Осени, рубиновый глаз затянулся мутной пленкой, и полярный иноходец замер навсегда.