Вечный огонь - [2]

Летняя кампания Балтфлота завершалась большими тактическими учениями, по-тогдашнему - маневрами. На них, как обычно, присутствовал народный комиссар по военным и морским делам К. Е. Ворошилов. В последний день маневров подводным лодкам, в том числе и нашей, предстояло атаковать в Финском заливе прорывавшуюся с запада эскадру синих...

Погода стояла свежая, ветер и волнение все усиливались. Когда я поднимал перископ, чтобы осмотреть горизонт, в окуляре то и дело темнело - перископ накрывало волной.

- Пять баллов небось уже есть!.. - ворчал посредник от руководства маневрами, заглядывая в перископ вслед за мною.

- Пять не пять, а четыре верных, - отвечал я.

С посредником приходилось немножко хитрить: при волнении свыше пяти баллов стрельба торпедами не предусматривалась. А отказываться от нее не хотелось - я знал, как готовились к учениям люди, верил в их и свое умение.

Когда противник приблизился к нашей позиции, было уже наверняка больше пяти баллов. Но мы все же атаковали линкор, который шел под флагом наркомвоенмора.

На линкоре же, должно быть, решили, что при такой погоде торпедные атаки не состоятся. Во всяком случае, на фалах не появилось сигналов, подтверждающих обнаружение нашего перископа или следа выпущенной торпеды.

Ни у меня, ни у посредника не было сомнений в том, что атака прошла успешно. Это подтвердилось, когда мы, всплыв, отыскали среди вспененных волн свою учебную торпеду. Ее смятое и отделившееся после удара о борт линкора зарядное отделение мелькало красным поплавком в стороне. Удостоверившись, что попали в цель, мы дали радио о том, что флагман синих торпедирован в таком-то квадрате. Как потом выяснилось, торпеду выпустил только Большевик. Остальные лодки от атаки отказались.

Учебная торпеда стоит дорого, и лодка, как положено, осталась ее караулить, пока не подойдет специальное судно - торпедолов. Он почему-то задерживался, а погода все ухудшалась, и мы сделали попытку выловить торпеду собственными средствами. Может быть, это и удалось бы, не лопни штуртрос вертикального руля. Лодка стала неуправляемой...

Авария произошла не по нашей вине - штуртрос не менялся с девятьсот шестнадцатого года, когда Рысь начала плавать. Однако от этого легче не было, и нам не оставалось ничего иного, как скрепя сердце заняться ремонтом. Двое краснофлотцев и боцман полезли в кормовую балластную цистерну - штуртрос, проходивший через нее, лопнул именно там.

Над заливом сгущались ранние осенние сумерки. Боясь потерять торпеду из виду, мы остановили семафором корабль, проходивший мимо в Кронштадт, и попросили извлечь ее из воды стрелой. Самолюбие мешало попросить, чтобы корабль взял на буксир подводную лодку - еще верилось, что справимся с бедой сами.

Но штуртрос, как видно, свое отслужил. Сколько ни сращивали концы, он лопался опять, не выдерживая передававшегося ему нажима волны на руль. Не удавалось и закрепить руль в нулевом положении, при котором можно удерживать лодку на курсе машинами. А мы находились еще далеко от своей базы и близко к чужим берегам. Трезво оценив обстановку, я вынужден был донести по радио командиру бригады, что нуждаюсь в корабле-буксировщике. Впервые за службу пришлось просить в море помощи.

Прибывший на рассвете эсминец повел лодку в Кронштадт. Настроение было, конечно, неважное. Не таким представлялось возвращение с маневров, на которых наш экипаж все-таки показал себя неплохо!

Но я никак не думал, что этим неприятным плаванием на буксире заканчивается моя служба на Балтике.

... В то утро К. Е. Ворошилов посетил береговую базу бригады подлодок в Кронштадте. Нарком объявил встретившему его комбригу Е. К. Самборскому, что хочет вручить золотые часы командиру, атаковавшему вчера линкор. У Ворошилова, когда он присутствовал на флотских учениях, было в обычае отмечать те или иные успешные действия еще до общего подведения итогов.

Не знаю, докладывали ли наркому, что торпедная атака произведена с некоторым нарушением существовавших правил. Но доложить об отсутствии лодки в базе и об аварийном происшествии с нею Самборскому, разумеется, пришлось. Причем он еще не мог сказать, что экипаж в аварии не виноват. Ворошилов показал комбригу предназначавшиеся мне часы, спрятал их и уехал в другое соединение.

Про все это я услышал уже после того, как узнал новость более важную и совершенно неожиданную. Сообщил ее мне комиссар бригады Спалвин.

Матрос революционных лет, любивший во всем прямоту и ясность, он, как всегда, начал с самой сути:

- Нарком приказал откомандировать группу командиров на Дальний Восток. В том числе и тебя, товарищ Холостяков! Поедешь командовать дивизионом подводных лодок. Какие они там - не знаю, только ясно, что новые. Вот так, брат. И об этом не болтай! Дело такое, сам понимаешь.

Выложив главное, Спалвин сощурил веселые, чуточку озорные глаза и уже совсем другим тоном, отбросив всякую официальность, спросил:

- Как смотришь на такой оборот событий? Ехать-то хочешь? По-моему, это здорово, а?

Я молчал. Вихрем проносились в голове мысли сразу о многом. Я любил Балтику. Никогда не возникало желания, чтобы куда-нибудь отсюда перевели. Слушая Спалвина, ощутил до боли остро, как дороги мне Ленинград и Кронштадт, наша бригада, лодка, привычный круг старых товарищей...