Вечный лес - [46]

Я только что наблюдала, как Здоровяк с наслаждением прикладывался к семейному бурдюку. Быстро я вылила все оставшееся пиво в котелок, служивший Хлое зеркалом, и подтолкнула его к самому пятачку борова.

Здоровяка стали одолевать сомнения. Действительно ли я была опасна? В конце концов, платье, которое я взяла, намного хуже, чем то, которое оставила, серьги я не украла, а просто потрогала. Более того, не было никаких оснований связывать мое поведение с внезапным, но вполне естественным сном, одолевшим его хозяев. Он понюхал угощение, попробовал – сначала немножко, а затем, войдя во вкус, набросился на него. Я сделала шаг в сторону двери. Здоровяк сразу перестал пить. Он еще явно не доверял мне.

Я остановилась. Здоровяк опять уткнулся мордой в котелок.

Пьяному борову еще труднее угодить, чем, скажем, пьяному Мосху. Здоровяк допил пиво, потом уверенно, совсем не качаясь, подошел к тюфяку своего хозяина, удобно устроился рядом с Тихоном и тоже захрапел. Соблазн взять серьги был велик, но я побоялась разбудить Здоровяка. Придется потом что-нибудь дать Эмбер взамен. Теперь же пришла пора забирать вола и повозку. Вол стоял под навесом рядом с Домом. Я отвязала его, но он даже не пошевелился. Я его уговаривала, толкала, раз двадцать поминала Великую Мать, но сдвинуть его с места мне так и не удалось. Я чувствовала себя, как бобер, нашедший дерево, оказавшееся ему не по зубам, или, если подобрать сравнение, более подходящее для меня, как пересаженный дуб, так и не сумевший прижиться на каменистой почве.

К вящему моему позору на горизонте в этот момент появился Эвностий. Он сгибался в три погибели, пытаясь как-то уменьшить свой семифутовый рост, но даже издалека было видно, что это минотавр. Правда, крестьяне, окажись они рядом, могли бы принять его еще и за демона из Подземного мира.

– Зоэ! – воскликнул он. – Надо с ним просто поговорить.

Он повернулся к волу, пробормотал что-то совершенно мне непонятное, и, представьте себе, тупое неповоротливое животное медленно двинулось в сторону повозки, стоявшей у другой стены дома, поглядывая при этом с презрением на меня и с обожанием на Эвностия. Еще несколько фраз, пара быстрых уверенных движений – и вол уже впряжен и все готово к поездке в Кносс.

– Что ты сказал ему, Эвностий?

– Я пригласил его отправиться вместе с нами в путешествие.

– Но он должен тащить повозку, а из твоих слов следует, что он будет сидеть в ней.

– Я знаю, но у него тоже есть гордость. Пусть он почувствует себя равным.

– Я и не подозревала, что ты говоришь по-воловьи.

– Ты, наверное, забыла, что мы дальние родственники. У нас общие предки. Кроме того, в его языке всего-то слов сто, не больше.

– Эвностий, ты чудо. – Он крепко обнял меня:

– Это ты чудо, тетя Зоэ. Надо же, как ты ловко управилась с крестьянином!

Я зашикала на него, прижав палец к губам:

– И еще с его женой и боровом. А теперь быстро в повозку, они могут проснуться.

– Можно я буду править, пока темно?

– Нельзя, даже пока темно.

– Но ведь все крестьяне спят.

– Зато не спят их сыновья и дочери. Запихнуть его в повозку было так же немыслимо трудно, как втиснуть тритона в панцирь омара.[33]

– Оставь мне дырочку, чтобы дышать, – взмолился Эвностий.

Он лежал на спине, подтянув к животу колени, подбородок был прижат к груди, а руки вытянуты по швам. Сверху я засыпала его сеном.

– У тебя над головой сена не больше, чем один фут. Надо же спрятать рога. Так что ты не задохнешься. – На уговоры времени не было. – Только не чихай, – предупредила я, стряхнув на него с вил последний пучок.

Заняв место возницы, я обратилась к волу:

– Ну, дружище, поехали в Кносс.

Вол не реагировал.

– Ну, мой хороший зверь, трогай.

Его неподвижность переходила уже в высокомерие. Из-под сена послышался какой-то странный звук, похожий на ворчание.

– Никогда раньше не слышала такого примитивного языка, – буркнула я, – он нам не ровня, хоть мы и называем его зверем.

Тем не менее повозка тронулась.

Глава XIV

Мы ехали уже три дня, питаясь лишь ежевикой, грибами и раками, которых Эвностий ловил в речках, разбухших от таявшего в горах снега.

Как-то, разыграв перед одной доверчивой крестьянкой повредившуюся умом вдову, я получила козьего молока и яиц. Пока я проделывала это, Эвностий прятался в своем укрытии из сена. Каждую ночь, когда мы останавливались на ночлег, и все мое тело мучительно болело от дневной тряски, я ела желуди, хранившиеся в мешочке, и почти не вспоминала о своем дереве. Эвностий с легкостью, свойственной лишь молодости, разгибался и, свободно растянувшись, спокойно спал под повозкой. Рога и копыта мы прикрывали сеном или заворачивали куском старого полотна, оторванного от платья, которое я позаимствовала у Хлои. В последнюю ночь перед Кноссом Эвностий выкупался в пруду и смыл с себя дорожную пыль. Пока он плавал, я стояла на берегу в зарослях папируса[34], и следила, не идет ли кто. Затем мы поменялись местами, и я окунулась в ласковую, освежающую воду, стараясь при этом не мочить волосы, чтобы они не стали опять зелеными.

Я не смею считать счастливым то время, когда лишившаяся детей Кора ждала нас в Стране Зверей, и ее напряженное бледное лицо непрестанно стояло перед нашими глазами. Но ожидание, риск, надежда – а к концу пути мы почти уверовали в успех – все это еще больше сдружило нас, как солдат, вместе подвергавшихся опасности, и породило нежность, возможную лишь между юношей и взрослой женщиной, которая могла бы быть ему матерью (а если бы они не разминулись во времени, то и возлюбленной).