Вечные всадники - [44]

Попрощавшись с дедом, Шайтан вышел со двора. Слова старика «чем бы я мог помочь победе?» обожгли ему сердце. Старику мешает старость, это понятно. Но разве такие, как он, Шайтан, или его друг Солтан так уж бессильны? Надо что-то делать. Надо договориться с Солтаном, что делать. Но где он? Марзий считает, что он поскакал в Даусуз к ее родителям.

Во дворе Лепшоковых Шайтан увидел ишака, «проклятого» барана и Медного казана, уныло глядящих в открытую дверь летней комнаты. «Есть хотят, ждут», – понял Шайтан и не осмелился подойти поближе, потому что голодный баран может оказаться особенно драчливым. Шайтан, как всегда, свистнул два раза, вызывая Солтана. Но вместо него вышла неузнаваемая сегодня Марзий: глаза ее распухли от слез, лицо было бледно, она выглядела постаревшей лет на десять. Марзий медленно спустилась по ступенькам. Шайтан растерялся и молчал, переминаясь на месте. Марзий зарыдала навзрыд, обхватила рыжую голову мальчика и запричитала:

– Шайтан, Шайтан, мой дорогой, Солтана все еще нет! Вот уже неделя, как его нет! В Даусузе он тоже, оказывается, не появлялся. Смерть к моим детям, вижу, приходит всегда через коней…

– Да что вы, тетя Марзий! – ужаснулся Шайтан. – Что вы спешите хоронить моего друга? Туган его на себе из любой беды вынесет!

Опустившись на седло Богатыря, Марзий вытерла фартуком покрасневшие глаза и сказала:

– А несчастный дед Даулет, разве его не жаль? Исчез, но на второй день после моего мальчика, да еще, говорят, с косяком! Каково ему, старому, в опасной дороге!

– Весь аул радуется, что он сумел увести коней! – сказал Шайтан. – Говорят, здорово ищут его зеленые. Привезли откуда-то ищейку, пустили ее по следу, а она уперлась в Кубань и заскулила. Ушел дед! Уж на горных-то тропах его никому не найти.

– А с моего дома полицаи глаз не спускают, – пожаловалась Марзий. – Сушеный бок и этот второй пройдоха, Дугу, для которого в Аламате даже и прозвища пожалели, то и дело вертятся возле ворот и угрожают мне, как будто я прячу бедного мальчика, раз они его ищут, а? – уставилась она на Шайтана с надеждой.

– Гоните их «женской войной»!

– Нет, я радуюсь, что они приходят!

– Как так?

– Раз ищут – значит, мой мальчик жив! Ведь так?

– А ведь правда! Конечно, жив! – обрадовался Шайтан. – Он таится где-то с Туганом, а Тугана и пуля не нагонит!

Шайтан думал о друге с завистью. Как только в ауле появились фашисты, мать Шайтана Лейла всеми заклинаниями старалась удержать сына при себе, во дворе, чтобы он не натворил чего-нибудь и не попался в лапы полицаям или фрицам. Он очень жалел мать, делал все, чтобы ее не огорчать. Но Шайтан есть Шайтан, его терпению тоже должен настать конец…

Он строил, слушая Марзий, планы поиска друга. Марзий перебила его мысли:

– Приходил и Кривая талия, разными хитростями пытался выведать у меня, где сабля маршала. Так и сказала бы я ему! Если, говорит, зарыли ее, она заржавеет, и подарок большого человека потеряет свою цену… Я ответила ему: с каких пор ты надумал заботиться о вещах в моем доме? С тех пор, как нанялся в полицаи к зеленым? Вон, говорю, из моего двора, и подозвала было Малыша, чтобы тот поддал ему рогами в мягкое место, но испугалась за Малыша: ведь у Кривого пистолет. Удержала барана за рога. Кривой убрался, но сказал, что я еще вспомню свои слова. Ой, Шайтан, Шайтан, что-то страшное надвигается на мой дом…

«Только ли на ваш дом, тетя Марзий!» – хотел крикнуть Шайтан, но промолчал.

***

Во дворе немецкой комендатуры необычайно много народу: старики, инвалиды, женщины, дети. Еще издали Шайтан услышал шум, голоса возмущения и плач женщин.

Он проскользнул сквозь толпу. Труп! Он лежал на голой земле. Труп несчастной полоумной Джулдуз, которая всю свою жизнь занималась замыканием чужих дверей. Не раз бывало, что она замыкала и директора завода – вот в этом же доме. Но никто в Аламате, в том числе и директор, не мог всерьез сердиться на бедняжку.

По старой своей привычке она и сегодня чуть свет пришла сюда и кинулась к дверям, к дверям коменданта. Не успел караульный и спохватиться, как она ловко вдела в отверстия пробоя какую-то железку и кинулась прочь. Но ее настигла фашистская пуля…

Так несчастная Джулдуз стала первой жертвой оккупантов в ауле.

В Аламате любили незлобивую Джулдуз, заботились о ней, кормили.

Толпа бурлила. Говорили по-разному, но все сводилось к одному: фашисты зверье.

– Как можно стрелять в беззащитную? Только бешеный сделает это!

– За что убили ее? Ведь и у нее душа была…

– Эх, будь сегодня здесь наши джигиты, они показали бы этим выродкам…

– Джамагат, давайте подадим жалобу на коменданта! Неужели на шакала не найдется управа!

Последние слова, сказанные кем-то, Сушеный бок и Кривой встретили хохотом, который означал: нашли, дураки, на кого искать управу!

Комендант потребовал перевода. Заплаканная учительница немецкого языка, у которой фашисты взяли расписку, что она не уйдет из аула, перевела. Тот побагровел от злости, вытащил пистолет, выстрелил в воздух и закричал:

– Прочь с глаз, советская сволочь! Перестреляю всех!

Эти слова не требовали перевода. Но люди не разбежались, как цыплята, а стали расходиться медленно, с достоинством. В их глазах можно было прочитать презрение и к фашистам, и к смерти, которой их старались напугать.