Вечные поиски - [8]

Рассказывая эту историю заново, Педро ощутил ее смешную сторону.

– Я обнаружил, – сказал Педро, – что у него к панталонам пришиты металлические тарелки.

– Ну а что случилось потом? – спросил Сервантес.

– Он встал, и на нем уже была ржавчина, и он так долго всматривался в даль, что я подумал, не впал ли он в забытье. Но тут он благословил меня, сказал, что спасать меня было тяжело из-за моих грехов. Потом шепнул мне, что он сэр Ланселот, и озера ему знакомы не хуже зимнего снега. Произнес еще несколько безумных наставлений, после чего спросил, не видел ли я злых волшебников, потому как один такой украл его – то есть сэра Ланселота – прославленный меч. Убедившись, что я ни о каких волшебниках не слышал, он побрел своим путем.

– Значит, твое злоключение стало источником моего вдохновения, – сказал Сервантес. – И где же мы можем отыскать этого оригинала?

– Чем его отыскивать, лучше переправиться на другой материк, – сказал Педро.

– Ну, послушай! У тебя он просто Невезение в человеческом облике.

– Он одна из казней египетских, про которые написано в Библии.

– Тем не менее, – не отступал Сервантес, – я должен познакомиться с ним. Это будет полезно для правдивости того, что я пишу.

Педро вздохнул:

– И вот награда за мою честность?

– Ну, если это так затруднительно, так ты ведь можешь просто отдавать мне долю своих выигрышей.

Педро неодобрительно покачал головой.

– А я-то думал, что вы сама рассудительность, – сказал он и ухватил Сервантеса за локоть. – Вам его не найти. Он один только воздух и злокозненность. Придется вам подождать, пока он сам вас не найдет. Ну а тогда, – Педро назидательно покачал пальцем, – ваши беды будут умножаться, как мошкара по весне.

Старик

На редкость целеустремленный и крайне помешанный старик

С личностью старика и обстоятельствами, приведшими к его помешательству, познакомят сугубо только вас нижеследующие стремительно доставленные абзацы.

Благодаря крови идальго и древности рода, полностью подтвержденным, он в молодые годы получил приличный чин в войсках императора Филиппа II и, отличаясь доблестью и умением биться, быстро возвысился. Он стал любимым воином императора, спасительным бальзамом от неугомонных полководцев, превращающих дворцовые залы в ристалища для разрешения своих завистливых свар. Из благосклонности император пожелал оказать ему милость и назначил в штаб герцога Альбы. Вот это его и сгубило, расстроило прежде здравый рассудок.

Во-первых, его новая должность никакого отношения к воинскому искусству не имела, а только к пресмыкательству – сноровке, которой он не обладал и не интересовался. Его растерянность еще усилило положенное ему ни с чем не сообразное большое жалованье, которое увеличивалось всякий раз, когда герцогу поручалось заняться очередными национальными неурядицами. Такая корыстная алчность ставила в тупик воспитанника ордена Калатравы, лучшей и старейшей военной академии страны. Измученному деньгами, с хрупкой парадной шпагой на боку, от которой в настоящем бою не было никакого толка, ему полагалось следить, чтобы его сапоги сияли, а также выглядеть готовым к услугам и быть послушным, как пес. Милость императора лишила его того образа жизни, который он предпочитал всем другим. Но за этими несообразностями последовало нечто куда более ужасающее: необходимость постоянно находиться при персоне герцога. Во время кампании против еретиков в Нидерландах герцог ловко уклонялся от встреч с силами противника и вел войну с мирными жителями, которым устроил кровавую баню. Казни подвергались целые селения. Ни в чем не повинных людей сжигали, вешали, душили, сажали на кол и обезглавливали. Урожай смерти сгребался в кучи на площадях и во дворах.

В капкане особых судов наш молодой офицер начал осознавать собственную вину: ведь распоряжения, которые герцог писал так быстро, а он затем доставлял по назначению – такие безобидные белые листы, – все содержали смерть, неумолимое приглашение к уходу в небытие. Он был при герцоге палачом. И по мере того как герцог все глубже входил в реку крови, молодой офицер обнаружил, что изнутри его все больше поглощает пустота. Сковавшее корни языка онемение росло, пока ему приходилось терпеть нескончаемые аресты по приказу герцога. И допросы, и вынесение приговоров, и казни. Он безмолвно присутствовал при обязательном осмотре, который герцог устраивал узникам каждый день. Казни следовали одна за другой, быстро и исчерпывающе, а он наблюдал – во исполнение приказа, – как ошеломленные головы срубались с залитых кровью плеч, и был свидетелем устрашающего, нарастающего возбуждения герцога по мере того, как смерть со стуком завершалась.

И вот это произошло. В один прекрасный день, стоя так, он внезапно услышал, как открываются ставни и двери в сознании герцога, и ясно увидел появление – подобно хитроумным фигуркам в швейцарских настенных часах и курантах – маленькой смертоносной машины на крепких колесах приказа о смерти.

Тут он начал прислушиваться к собственному сознанию, будто пощелкивания и быстрых шуршаний в мозгу герцога было теперь недостаточно. Почему он не делал ничего, чтобы воспрепятствовать этому жуткому продолжению августейше санкционированных убийств? Прислушавшись, он различил десяток голосов, нашептывающих недовольство и крамолу. Возможно, подумал он, герцог ищет очищения через убийства крамольников – он слышит те же мятежные голоса внутри себя. Но тогда почему герцог размещает эти голоса вовне себя, будто они исходят из уст его злополучных пленников? И на этот мысленный вопрос голос внутри него ответил: потому что герцог не способен уловить различие.