Вечные ценности. Статьи о русской литературе - [41]

В описании службы герои у Махно, во всяком случае, вложена поэзии дикой вольности, которой дышат даже слова Опанаса перед лицом смерти:

Как мы шли в колесном громе

Так что небу жарко,

Помнят Гайсин и Житомир,

Балта и Вапнярка!..

С ортодоксальной советской точки зрения, главный положительный герой поэмы – это, понятно, комиссар Иосиф Коган. Но Багрицкий нам ясно показывает малосимпатичную деятельность этого фанатика, положим, мужественного и искреннего, но неумолимо жестокого. Вот описание того, как он собирает продразверстку:

По оврагам и по скатам

Коган волком рыщет,

Залезает носом в хаты

Которые чище!

Глянет влево, глянет вправо,

Засопит сердито:

«Выгребайте из канавы

Спрятанное жито!»

Ну, а кто поднимет бучу —

Не шуми, братишка:

Усом в мусорную кучу,

Расстрелять – и крышка!

Для крестьян – он не только такой же бандит, как Махно, но еще и хуже. Однако, когда Коган попал в плен к махновцам, и Опанасу поручили его расстрелять, тот, с типичной отходчивостью русского человека, предлагает ему бежать. Комиссар отказывается, так как знает, что ему не спастись: куда бы он ни пошел, крестьяне его схватят и выдадут.

Между Коганом и Махно невозможно осуществить мечту о мирном счастье, которую выражает Опанас, его невеста Павла

И мы выйдем с тобою в поле

Мы вдвоем – только ты и я…

И может быть полнее всего махновский часовой, поющий на посту

В зеленом садочке,

У Буга на взгорье,

Цвети, моя вишня, цвети!

На тихие воды

На ясные зори

Лети, мое сердце, лети!

Надо сказать, что Махно обещает народу такой же рай, как и коммунисты. Вот как его адъютант, вполне культурный и симпатичный молодой человек, формулирует программу гуляйпольского батьки:

Анархия – высший порядок! Она

Не может поставить преград.

Ми вольной работы взрастим семена,

Из дебрей мы сделаем сад.

А вот Раиса Николаевна, делопроизводительница при махновском штабе, загадочная, «чертова красотка», которую

… увидав

Лохматые анархисты

Смиряют свой бешеный нрав,

и которой, похоже, побаивается и сам атаман Нестор Михайлович, та – как бы соответствие Когану в другом стане, и с такой же неумолимой жестокостью и целеустремленностью:

Декреты, допросы, расстрелы,

Дела по изъятью зерна

Рукой молодой, загорелой

Подписывает она.

Она из породы тех же бесов, которых революция вызвала из их прежних таинственных обиталищ. Недаром таким мраком окутано их прошлое:

Откуда она – неизвестно,

Где дом ее? Кто отец?

Помещик ли мелкопоместный?

Фальшивомонетчик? Купец?

Это песни, которые как бесы в снежной буре несутся над потрясенной бунтом страной, развевая пламя и поднимая тучи пыли…

Участник гражданской войны на стороне революции, Багрицкий вполне мог бы позже сказать, как многие: «За что боролись?» При советской власти его травили за романтизм. Он пытался писать в ином ключе – главным образом в манере крайнего натурализма – не очень успешно.

Политически, можно было бы ему поставить в упрек стихотворении «ТВС», где он славословит обер-палача Дзержинского. И, однако… не дай Бог никому дожить до таких похвал! Уж очень правдиво работа «товарища Феликса» изображена:

И подпись на приговоре вилась

Струей из простреленной головы…

Есть, на наш взгляд, у Багрицкого другое, куда худшее стихотворение, ибо сатанинское и богоборческое: «Смерть пионерки». Этот апофеоз атеизма леденит кровь и возмущает душу… не будем о нем говорить. Причины, почему поэт это написал, можно бы искать и угадывать – да не хочется.

Скажем только, что Сатана, как всегда, заплатил черепками. Вот отрывок из мемуаров писателя Сергея Бондарина, бывшего в дружбе с Багрицким («Парус плаваний и воспоминаний», Москва, 1971).

Он рассказывает о судьбе жены Багрицкого и его единственного сына, Всеволода, уже после смерти самого поэта:

«Так вот, Эдуарда Георгиевича уже не было… Потом, когда уже вышел посмертный том стихотворений Багрицкого, уже вышла книга воспоминаний о нем, мы услышали о том, что у Севы не стало и матери. Лидию Густавовну арестовали – произошла тяжелая ошибка…»

Всеволод Багрицкий, и сам подававший надежды молодой поэт, был убит во время Второй мировой войны, как, между прочим, курьезным образом, и единственные сыновья нескольких замечательных, но опальных советских писателей; например, Виктора Кина¹⁰⁶ и Макара Буйного¹⁰⁷.

Но, во всяком случае, после Эдуарда Багрицкого остались его стихи, и их достаточно, чтобы обеспечить ему место и в истории литературы, и в памяти как нашего, так и будущих поколений.

«Русская жизнь», Сан-Франциско, 24 апреля 1974 г., № 7955, с. 3.

Ревнивица

Ахматова сама по себе говорит: «Я всегда ненавидела жен великих людей».

Трудно не подумать, что она им просто завидовала!

Хотя совершенно напрасно: судьба дала ей быть супругой подлинно великого поэта, одного из лучших, каких мы вообще имели, Николая Степановича Гумилева. И что же? Она сделала все, чтобы отравить ему жизнь, потом его покинула, – и никогда не умела понять его творчество, о котором судила, мягко выражаясь, вкривь и вкось.

Но вот эта неуместная ревность совершенно ее ослепляет в суждениях о H. Н. Пушкиной, и еще хуже о А. Г. Достоевской, о которой она высказывается абсолютно несправедливо (а уж та была – поистине идеальной подругой великого писателя; если бы не она, – мы бы не имели того Достоевского, которого мы знаем). Впрочем, такие же чувства Анна Андреевна испытывала и по отношению к С. А. Толстой (тоже не слишком справедливо…) и, видимо, в самом деле, ко всем женам великих людей без исключения.