Вечность - [32]

Я прирос к своему месту, сердце у меня колотилось, как будто это я был ее жертвой. Собственное дыхание отдавалось в ребрах тошнотворными судорожными толчками. Глядя на Шелби и скворца, эту черно-бело-красную картину, я уже не мог вспомнить, что такое счастье.

Беку я так никогда об этом и не рассказал.

Меня удерживал стыд. Я не остановил ее. Это пыл мой карандаш. Наказанием была эта картина, запечатлевшаяся в моей памяти навсегда. Я повсюду носил ее с собой, и эта ноша была в тысячу раз тяжелее маленького птичьего тельца.

И что за чудище, дождавшись часа,

Ползет, чтоб вновь родиться в Вифлееме?

Как бы мне хотелось, чтобы Шелби была мертва. Как бы хотелось, чтобы этот запах, на который двигались мы с Коулом, был ее призраком, воспоминанием о ней, а не предвестником. Когда-то давно меня бы вполне устроил просто ее уход из леса на поиски другой стаи, но я больше не был тем Сэмом. Теперь я надеялся, что она там, откуда не возвращаются.

Но запах, который источал этот чертов подлесок, был слишком уж сильным. Она жива. Она побывала здесь. Совсем недавно.

Я остановился и прислушался.

— Коул, — позвал я.

Он мгновенно остановился — видимо, что-то в моем голосе насторожило его. Какое-то время ничего не происходило. Лишь ворчливо вздыхал, пробуждаясь от зимнего сна, лес, щебетали по деревьям птицы, да заливисто лаяла где-то вдали собака. Потом послышался какой-то слабый тревожный звук. И если бы мы не остановились, шум наших шагов заглушил бы его. Но теперь я явственно различил визг и поскуливание попавшего в беду волка.

— Это одна из твоих ловушек? — негромко спросил я Коула.

Тот покачал головой.

Звук повторился. Под ложечкой у меня похолодело от дурного предчувствия. По-моему, это была не Шелби.

Я прижал палец к губам, и Коул мотнул подбородком — мол, понял. Если где-то поблизости был раненый зверь, я не хотел спугнуть его, пока мы не подошли достаточно близко, чтобы помочь.

Внезапно мы оба превратились в волков в человеческом обличье — бесшумных и настороженных. Как когда-то во время охоты, мои шаги стали широкими и пружинистыми, ступни едва касались земли. Умение подкрадываться не пришлось восстанавливать сознательно. Я лишь сбросил тонкий налет человеческого, и оно вернулось, как будто только и ждало, когда потребуется снова.

Под ногами чавкала липкая скользкая грязь. Вытянув в стороны руки, чтобы не потерять равновесие, я начал спускаться в неглубокий овраг. Ноги скользили, оставляя бесформенные следы. Я остановился. Прислушался. За спиной ругнулся Коул, едва не полетевший кувырком. Потом снова заскулил волк. В его голосе было такое отчаяние, что у меня защемило сердце. Я подобрался поближе.

Сердце грохотало в ушах.

Чем ближе я подбирался, тем больше убеждался: что-то не так. До меня доносилось не только волчье поскуливание, но и плеск воды. На дне оврага не было реки, а до озера было далеко. И все равно слышался плеск.

В вышине звонко щебетала какая-то птица, ветерок колыхал листву, открывая глазу ее бледную изнанку. Коул смотрел на меня, но взгляд его был устремлен куда-то мимо; он прислушивался. С тех пор как мы с ним познакомились, волосы у него успели отрасти, цвет лица стал лучше. Как ни удивительно, здесь, в чаще леса, подобравшийся и настороженный, он выглядел совершенно органично. Порыв ветра осыпал нас лепестками, хотя нигде поблизости пи одного цветущего дерева видно не было. Стоял совершенно обычный весенний день, типичный для наших лесов, но почему-то дыхание перехватывало, и я не мог думать ни о чем, кроме того, что запомню этот миг на всю жизнь.

И вдруг меня охватило четкое и явственное ощущение — я тону. Вода, холодная и илистая, смыкалась над моей головой, щиплет ноздри, тугим кольцом опоясывает легкие.

Это был обрывок воспоминания, никак не связанный с настоящим. При помощи таких волки общались друг с другом.

И тут я понял, где волк. Не пытаясь больше быть бесшумным, я преодолел последние несколько ярдов.

— Сэм! — рявкнул Коул.

Я едва успел вовремя остановиться. Почва ушла из-под правой ноги и с плеском полетела в воду. Я отступил на безопасное расстояние и вытянул голову, глядя вниз.

Под ногами желтела глина, яркий цветной мазок на фоне темной листвы. Внизу зиял провал, совсем свежий, судя по обнаженным древесным корням, похожим на скрюченные ведьмины пальцы, которые торчали из стен обрыва. Должно быть, свод подземной полости не выдержал ливня, и земля просела, образовав неровную вымоину. Глубиной она была футов восемь-десять, а может, и все пятнадцать, на глаз не определить. На дне плескалась какая-то желто-оранжевая жижа, достаточно густая, чтобы оставаться на стенах, но достаточно жидкая, чтобы в ней можно было утонуть.

В этой жиже плавал волк. От грязи мех у него слипся иголками. Он больше не скулил, просто болтался в воде. Не барахтался даже. Шкура у него была покрыта таким толстым слоем грязи, что я не мог определить, кто это.

— Ты там живой? — прошептал я.

При звуке моего голоса волк судорожно забился и, вскинув голову, посмотрел на меня.

Грейс.

Я превратился в радиоприемник, настроенный на все радиостанции одновременно: столько мыслей сразу, что ни от одной нет толку.