Вечная тайна лабиринта - [83]

Карл Юнг обнаружил такой же общий знаменатель в мандале — еще одном символическом изображении, которое часто путают с лабиринтом. «Мандала» на санскрите означает всего-навсего «круг», но со временем это слово приобрело религиозные и духовные коннотации. Круг, часто разделенный на четверти, с фигурой в центре — распространенная форма искусства в тибетском буддизме и привычное зрелище в Тибете, Непале, Бутане и Северной Индии. Очень похожие узоры — спирали, змейки и концентрические круги — встречаются и в священных песочных картинах племени навахо, и в творчестве мистиков XII (Хильдегарда Бингенская) и XIX–XX (Хильма аф Клинт)[56] веков, а кроме того в так называемых духовных рисунках шейкеров-утопистов. В круговом танце турецких дервишей тоже можно разглядеть проявление мандалы, а также есть оно (если взглянуть на вещи шире) и в некоторых цветных витражах в христианских церквах. Юнг велел некоторым своим пациентам — преимущественно шизофреникам — рисовать мандалу в терапевтических целях, и сам он тоже ее рисовал. Изучая получившиеся рисунки, он видел в них узоры, такие же древние, как человеческая мысль, а может, и еще древнее. Было в этих рисунках нечто такое, что, казалось, выпрыгивает прямо из той части человеческого «я», которую Юнг называл «коллективным бессознательным». И что же все это могло означать?

Обнаружить общие черты у лабиринтов (особенно средневековых христианских) и мандалы совсем не сложно. Эти общие черты так и бросаются в глаза: круг, спирали (а что же еще такое лабиринт, как не комбинация из круга и спиралей?), привлекательный предмет в центре (круглый или прямоугольный), разделение идеального круга на земные четверти — попытка наделить божественное человеческими чертами? Юнг пишет:

Мы приходим к заключению, что в распоряжении каждого индивидуума наверняка присутствует транссознательный элемент, способный производить такие же или очень похожие символы во все времена и во всех местах… Знание общих истоков этих бессознательно производимых нами символов полностью для нас потеряно. Чтобы вновь его обрести, мы должны читать старые тексты и исследовать старые культуры.

Вот такое домашнее задание от Юнга!

Но лабиринт так долго остается привлекательным, в частности, как раз из-за того, что не требует изучения старых текстов и традиций. Его сложность в действительности очень проста. Он так же элементарен, как и любая другая тропа, а тропа — это одна из первых пометок, оставленных человеком на земле. Его дизайн — одно из первых художественных творений человека, ведь форму лабиринта невозможно было подсмотреть в дикой природе. Не круг, и не квадрат, и не зигзаг — чистый порыв воображения. Идущий ступает по тропе, не украшенной ничем таким, о чем следовало бы прочитать в древних текстах.

Впрочем, можно сделать так, чтобы лабиринт казался сложным. Патрик Конти пытался доказать, что в основе лабиринта лежат практически те же принципы, что и в основе квантовой физики. Он видит параллели между нитью Ариадны и физической теорией струн, но глава, посвященная теории струн в «Краткой истории времени» Стивена Хокинга, стала тем самым местом, на котором читатели перестали понимать, о чем он вообще говорит. Впрочем, Конти предлагает и куда более простое объяснение. Он приводит слова тантрического мастера по имени Чогьям Трунгпа, который на вопрос «Что такое лабиринт?» ответил: «Божественные каракули».

Что ж, смешно. Можно хихикнуть в кулак, а можно и вовсе расхохотаться, но только все равно этот ответ — неверный. Ничего божественного в лабиринте нет. Лабиринт может быть путешествием по жизни, путешествием в священный город в этом мире или в том, который еще только придет. Он может следовать извилинам мозга, или кишечника, или родовых путей. Он может стать системой расчета календаря. Может быть танцем или подписью великого архитектора. Может быть следом города — этого самого человеческого из всего, когда-либо созданного. В фильме «Кабельщик» главный герой в исполнении Джима Керри говорит даже: «Женщины — лабиринт, мой друг». Какую бы форму он ни принимал, лабиринт остается явлением исключительно человеческим. А если лабиринт — молитва, то что может быть более человечным, чем это? Боги ведь не молятся.

Джозеф Кэмпбелл в «Мистическом образе» интерпретирует лабиринты на мегалитических надгробиях как изображения путешествия, которое происходит с нами после смерти. И возможно, он прав. В качестве доказательства он приводит путешествие души, изображенное на стенах и потолках египетских гробниц.

Маргерит Янг представила себе грот в центре лабиринта «Новой Гармонии» и увидела «дом, в котором хорошо умирать». В XX веке никто не думал о лабиринтах так много, как скульптор Майкл Эйртон. Он рисовал их, писал о них и даже построил замечательный лесной лабиринт. Он писал: «Жизнь каждого человека — лабиринт, в центре которого — его смерть». Но большинство все-таки полагают, что лабиринт — это путешествие по жизни, а не после нее. Возможно, конечная цель — смерть, но дорога к ней — это сама жизнь.

Несмотря на то что лабиринт довольно рано появился на нескольких могильных плитах и в головах некоторых антропологов, помешанных на мифах о загробной жизни, лабиринты традиционно принадлежат живым, а не мертвым. Они — в той части собора, куда приходят люди, а не в той, где обретаются священники. Церковные чудеса всегда существовали отдельно: в пределах видимости, но все же довольно далеко. Лабиринты же — это всего лишь места (или «инструменты», если воспользоваться словом Лорен Артресс) для того, чтобы сделать что-нибудь, будь то поиск душевного спокойствия, или победа в состязаниях, или соблазнение незнакомки. Это поле, на котором развивается действие, где даже тихое размышление и медитация сопровождаются ритмичным движением или медленным танцем.