Вечная проблема - [15]

Этот разговор еще больше укрепил нашу дружбу. Мы не давали друг другу никаких обетов, не клялись в верности, всякие обеты и клятвы нам казались смешными. Мы были неразлучны и откровенны, делиться впечатлениями дня и советоваться по любому поводу было для нас необходимостью. Наша дружба была равной в том смысле, что никто из нас не властвовал и не верховодил, но это не значит, что никто из нас не обладал влиянием на другого. Наоборот, это влияние было очень сильным, и были области, в которых мы почти беспрекословно подчинялись друг другу. На протяжении многих лет Валька полушутя называл меня "отцом", я же говорил ему "сын мой" и даже "непутевый сын мой". Все это нисколько не свидетельствовало о моем главенстве, а говорило лишь о том, что мне, как более рассудительному, предоставлялись родительские права во всех случаях, когда Вальку заносило, а заносило его часто. С ним всегда что-нибудь случалось. Подводил бурный темперамент добрый от природы, он легко впадал в ярость. К тому же он был влюбчив и непостоянен, каждое увлечение казалось ему роковым и вызывало желание совершить какой-нибудь необычайный поступок. Мне нередко приходилось его выручать. На этот счет у нас был выработан твердый принцип - "сначала действовать, нравоучения потом!". И хотя Вальке приходилось выслушивать нравоучения чаще, сегодня, подводя итоги, я должен признать, что Валентин гораздо больше повлиял на мою жизнь, инициатива почти всегда исходила от него. Увлекающийся и переменчивый, он тем не менее неуклонно двигался к цели. После школы он несколько лет работал наборщиком в типографии, затем поступил в военное училище. Работая в типографии, он все свободное время отдавал театру, а будучи курсантом училища, написал свою первую пьесу. Я во многом шел по его следам.

Пришло время расставаться с колонией. Гражданская война повсеместно окончилась, жизнь в стране постепенно налаживалась, и многие родители потребовали своих детей обратно. Мы с Валькой сопротивлялись как могли, в результате был достигнут компромисс, устраивавший обе стороны: зимой мы учились в городе, а на лето возвращались в колонию. Так продолжалось два года. Когда я пришел поступать в обычную городскую школу, педагоги, поговорив со мной, пришли в замешательство: по некоторым предметам я знал больше старшеклассников, по другим проявил невежество столь глубокое, что меня чуть не отправили к малышам. В конце концов и тут был найден средний путь, но я долго не мог привыкнуть к своей новой школе, после Биостанции она казалась мне каким-то обломком старого мира. Не могу сказать, чтоб это была плохая школа. Бывшая частная гимназия, большая часть преподавателей опытные гимназические учителя, знавшие свое дело. Учили они нас по старинке, но основательно и поблажек не давали. Встречались среди них и выдающиеся педагоги, например Иван Иванович Зеленцов, преподававший литературу в старших классах. Все это я оценил потом, а на первых порах мной владело горькое разочарование. В школе не было даже комсомольской ячейки, комсомольцев двое или трое на всю школу, общественные предметы преподавались кое-как, больше для видимости, состав учащихся, что называется, пестрый, от некоторых ребят определенно попахивало нэпманским душком. Впрочем, слово "ребята" было не в чести, а в старших классах девчонки запросто говорили "господа!". Встречаясь с Валькой, мы горько сетовали на свою судьбу. Вывод, к которому мы пришли: надо поскорее разделаться со школой и уйти на производство, а пока найти себе какую-нибудь отдушину.

Отдушина вскоре нашлась. У Вальки завелись какие-то связи в клубе деревообделочников. Ребята из этого клуба рассказывали, что в Москве открылся очень интересный театр. Театр вроде детский, но совсем непохожий на те театры, где сюсюкают с деточками. Называется он ОМПТ, что означает "Опытная мастерская педагогического театра", а помещается в подвале "дома с петушком", напротив храма Христа Спасителя, у Пречистенских ворот. Валентин пошел с ребятами из клуба деревообделочников смотреть "Лекаря поневоле" и прибежал ко мне, захлебываясь от восторга. Со всех Валькиных оценок положительных и отрицательных - я привычно делал пятидесятипроцентную скидку, но Мастерская - это уже пахло Биостанцией, и если там было хоть наполовину так интересно, как рассказывал Валентин, она все же заслуживала внимания. Было решено, что на следующий спектакль мы отправимся вместе.

"Дом с петушком" я нашел без труда, он был очень заметен благодаря флюгеру в виде петуха, четко выделявшемуся на фоне вечерних облаков. Чтобы двигаться дальше, нужен был проводник. Мы вошли в темное парадное и, миновав неосвещенный вестибюль, очутились во дворе. Это был не двор, а настоящий лабиринт, вдобавок грязный и захламленный, зрителям, направлявшимся в театр по первому разу, подробно объясняли: "Во дворе налево, второй поворот направо и, не доходя до помойки, вниз". Спустившись по крутым ступеням вниз, мы попали в прямоугольный подвал, разделенный на две примерно равные половины. В день, когда правая половина служила сценой, левая превращалась в зрительный зал. На этот раз сценой была левая половина, на ней стояли какие-то окрашенные в темно-зеленую краску лестницы и вращающаяся площадка. Пришедших встречал хромой, но очень подвижной парень в суконной гимнастерке и подшитых валенках, он принимал верхнее платье и пропускал в зрительный зал, где не было ни рядов, ни стульев, а только большой потертый ковер, прикрывавший сложенные декорации, - на этом ковре, как в караван-сарае, могло расположиться семьдесят - восемьдесят, от силы сто зрителей. Вскоре зал наполнился до отказа, парень в гимнастерке запер входную дверь и вырубил свет. Наступила полная темнота, затем вспыхнуло несколько светлячков и раздались торопливые шаги - прикрывая ладонями свет карманных фонариков, расходились по местам исполнители. И вдруг грянула музыка, вспыхнул цветной луч прожектора, за которым сидел все тот же вездесущий парень, и мы увидели центральную улицу большого капиталистического города, поток автомашин, толчею пешеходов, мелькание световой рекламы. Я не утверждаю, что нам все это показывали, важно, что мы все это видели. А затем мы увидели затерянную в городских джунглях демоническую фигуру инженера, готового уничтожить весь человеческий род при помощи изобретенных им лучей, увидели идущего по его следу знаменитого сыщика и красавицу коммунистку, с опасностью для жизни пытающуюся остановить безумца. Действие перекидывалось из одной страны в другую, из дворцов в трущобы, короткие диалоги сменялись стремительными массовыми сценами. Мы были потрясены, и наши восторги нисколько не утихли, когда окончательно выяснилось, что этот грандиозный по своим масштабам спектакль играют полтора десятка молодых актеров, одетых в легкие костюмы с трансформирующимися деталями, а небоскребы, автомашины и самолеты - это те самые прозаические лестницы и площадки, которые мы видели до начала спектакля, но приведенные в движение актерами и светом.