Вечная ночь - [44]

— И ни разу не лишался из-за этого чувств, — продолжил Лукас. — Ни разу! Конечно, ты классно целуешься, но даже ты не могла бы довести меня до обморока, уж поверь.

— Ты не поэтому упал в обморок, — возразила я, делая вид, что ужасно хочу вернуться к чтению книжки по садоводству; на самом деле я выбрала ее только потому, что не могла побороть любопытство — что же за цветок мне снился тогда, несколько месяцев назад? — Ты отключился, потому что та здоровая железная перекладина ударила тебя по голове, и привет.

— Это не объясняет, почему ты ничего не помнишь.

— Ты же знаешь, что меня часто охватывает тревога, так? Иногда я бываю сама не своя. Когда мы с тобой познакомились, я как раз была в таком очумелом состоянии и тоже не помню некоторых подробностей того своего знаменитого побега. Наверное, когда эта штука шарахнула тебя по голове, я как раз выключилась. В смысле — ты же мог погибнуть! — Во всяком случае, это вранье было близко к правде. — Ничего удивительного, что я перепугалась до смерти.

— Но у меня на голове нет шишки. Только ранка, будто я упал или что-то в этом роде.

— Мы приложили тебе лед. И вообще позаботились.

— Все равно чепуха какая-то, — сказал Лукас неуверенно.

— Не знаю, почему ты до сих пор об этом думаешь. — Теперь я снова чувствовала себя врушкой. Мне приходилось придерживаться этой истории, чтобы уберечь самого Лукаса, ведь если миссис Бетани поймет, что он о чем-то догадывается, она может... может... о, не знаю, что она может, но только подозреваю, что ничего хорошего. Но говорить Лукасу, что он зря сомневается, что все разумные вопросы, которые он задает о «Вечной ночи», и тот провал в памяти — просто глупость... это еще хуже. Все равно что заставлять его сомневаться в себе, а я этого не хотела. Теперь-то я знала, как это паршиво — сомневаться в себе. — Прошу тебя, Лукас, забудь уже об этом.

Лукас медленно кивнул:

— Мы поговорим об этом как-нибудь в другой раз.

Когда он не затрагивал эту тему и переставал беспокоиться о событиях той ночи, мы проводили время просто чудесно. Почти идеально. Мы вместе занимались в библиотеке или в маминой классной комнате, иногда к нам присоединялись Вик или Ракель. Мы вместе съедали на улице свой ланч. Я грезила о Лукасе во время уроков и выходила из счастливого ступора только ради того, чтобы не вылететь из школы. Когда у нас был урок химии, мы шли в кабинет Айвербона и уходили из него бок о бок. Во все остальные дни Лукас находил меня сразу после уроков, словно думал обо мне даже больше, чем я о нем.

— Бьянка, это чистая правда, так что смирись, — прошептал Лукас как-то воскресным днем, когда я пригласила его в квартиру моих родителей. (Они тактично поздоровались с нами, и мы с ним тут же ушли в мою комнату.) Мы лежали на полу, не касаясь друг друга, хотя и рядом, и смотрели на репродукцию Климта. — Я совершенно не разбираюсь в живописи.

— А тебе и не нужно в ней разбираться. Просто смотри на нее и говори, что ты чувствуешь.

— Я не очень-то умею говорить о своих чувствах.

— Да, я заметила. Просто попытайся, ладно?

— Ну хорошо. — Он долго и мучительно размышлял, глядя вверх, на «Поцелуй». — Я думаю... я думаю, мне нравится, как он держит ее лицо в ладонях. Как будто она — то единственное в мире, что может сделать его счастливым. Что принадлежит ему на самом деле.

— Ты правда видишь это на картине? Лично мне герой кажется... сильным, что ли. — На мой взгляд, мужчина на картине в самом деле выглядел так, словно держал ситуацию под контролем; а впавшей в экстаз женщине это нравилось — по крайней мере в эту минуту.

Лукас посмотрел на меня. Я повернула голову так, что мы оказались с ним лицом к лицу. От его взгляда — напряженного, серьезного, полного желания — у меня перехватило дыхание. Он сказал только:

— Поверь, я знаю, что не ошибаюсь.

Мы поцеловались, и папа, конечно, выбрал именно эту секунду, чтобы позвать нас обедать. Родители вообще здорово умеют выбирать время. Почти весь обед они делали вид, что ничего не произошло, и ели так, будто получали от еды удовольствие.

Я проводила почти все время с Лукасом, а это значило, что на остальных друзей времени почти не оставалось, а жаль. Балтазар по-прежнему вел себя очень дружелюбно, всегда здоровался со мной в коридорах и кивал Лукасу, будто тот был его приятелем, а не человеком, чуть не избившим его в ночь Осеннего бала. Но взгляд его был печален, и я понимала, что обижаю Балтазара, не дав ему ни единого шанса.

Ракель тоже чувствовала себя одинокой. Хотя вечерами мы иногда приглашали ее позаниматься с нами, я больше не обедала с ней. Насколько я знала, она так ни с кем и не подружилась. У нас с Лукасом возникла идея свести ее с Виком, но эти двое никак не совпадали. Они с удовольствием проводили время с нами, но не более того.

Однажды я извинилась перед Ракель за то, что редко бываю с ней, но она отмахнулась.

— Ты влюблена, а значит, стала довольно скучной для тех, кто не влюблен. Ну, знаешь, для нормальных людей.

— Я не скучная! — возразила я. — Во всяком случае, не больше, чем раньше.

Вместо ответа Ракель сжала руки и подняла к потолку библиотеки затуманенный взгляд.