Вечная мерзлота - [41]
В командирском кубрике тоже было оживленно. Собрались в каюте пострадавшего Грача. Продубевшие на ледяном ветру лица раскраснелись в тепле. Руки у всех свекольные. Грач сидел в одних трусах у себя на койке, обложенный подушками; вокруг длинной кровянистой полосы на боку начинало помаленьку синеть.
– Опасаюсь, ребро бы не сломал, – сипел Иван Семенович, аккуратно нарезая почищенного уже, текущего жиром омуля и раскладывая закуску. – Егорка, сынок, сбегай на палубу, отщипни осетришку… О! – механик вытаращил испуганные глаза. – А где у нас рыба? Что-то я ее не видел!
– Степановна убрала… как вся эта канитель началась, снесла на камбуз, – улыбался старпом.
– Егорка, бежи сбегай, отрежь бочок!
Егор, одетый в ватные штаны и два свитера, с ножом в руках пошел на палубу, вместо него явился Белов, розовый, из горячего душа, с бутылкой разведенного спирта и большой банкой американской тушенки. Сел на койку к Семенычу:
– Ну что, старый, дал нам сегодня батюшка-Анисей просраться! Болит бок?
– Вон! – задрал руку Грач, поворачиваясь и показывая ушиб, – прямо на угол налетел, ты же видал! Как салага, ей-богу!
Егор принес бок осетра, сковородку жареной картохи и три утиных яйца. Все были голодные. Старпом почистил яйца, развалил пополам оранжевыми желтками.
Белов разливал.
– Слышь, Сан Саныч, давай мужикам бутылку отнесу, – предложил старпом.
– Не положено! – Белов не отвлекался, отмерял дозы по кружкам.
– Вкалывали все… Давай уважим! У меня есть заначка.
Белов поставил бутылку и посмотрел на Фролыча:
– Что мне, жалко? Или я не видел, как они работали? Там полкубрика новых людей!
– Надо бы налить ребятам! – поддержал Грач, как будто не слыша капитана, – этот Померанец мой, щербатый… толковый дядька! Хочешь, я сам снесу! Скажу, от меня!
– Вы что, дети малые? – Белов поднял свою кружку. – Меня в Дудинке с буксира снимут!
Все потянулись, разобрали посуду. Многообещающий запах спирта плыл по каюте.
– Хорошо сработали! За это и выпьем! – Белов опрокинул обжигающую жидкость в горло.
Выдыхали, морщились, потянулись к еде. Грач крякнул, занюхал кусочком хлеба и отер усы:
– Егорка сегодня второй раз народился… Ты как же свалился-то?
– Да я говорил уже, – недовольно посмотрел на Грача Егор. – Шторм-трап зацепился, я перегнулся, а тут волной как даст, я и сам не понял. Борт рядом вроде, а не дотянусь!
– Ну-ну, – как будто одобрил Грач. – Сала, что ли, отнести ребятам…
– Степановна отнесла им уже, я видел… – Егор наваливался на жареную картошку.
– От зараза кокша у нас! – одобрил Грач, со значением, косясь на капитана.
– Ага! Не то что некоторые! – усмехнулся Белов. – Повариха-то молодец, а капитан – говно!
– Я это не говорил! – не согласился Грач.
– А если заложат? – Белов снова взялся за бутылку.
– Да кто заложит?! – сорвалось с языка у захмелевшего Егора.
Белов с удивлением и строго посмотрел на своего малолетнего боцмана, но сдержался.
– Хотите?! Отнесу!
– Не надо, – согласился старпом, с которого все и началось. – Может, и правда кого-то подсунули?
Налили еще по одной, ели неторопливо, Грач достал махорку.
– Вот говорят, водка вредная, мне один врач настрого ее запретил, а я думаю… – он ловко оторвал ровную полоску газеты, – не вредная она! Русским без нее никак! Иной раз жизнь так придавит, а выпьешь – и ничего, полегче делается!
Грач послюнявил, подклеил свою «кривую сигаретку», осмотрел ее:
– И правительство наше это дело хорошо понимает! – старый механик грозно-весело погрозил козьей ножкой в низкий потолок каюты.
Егор пьяно хмыкнул и радостно качнул головой. Он не любил водки, но с мужиками выпивать очень любил.
– Ты, Егорка, слушай, сынок! Сталин это понимает в тонкостях! Я в машинах так не шуруплю, как он в этом деле! Русской водки и английская королева иной раз спросит!
Выпили спирта за русскую водку.
Разговорились о частой непогоде в северных широтах, о штормах в открытом море.
– Мне и орден за плохую погоду дали, – улыбнулся капитан, вытирая руки от жирной рыбы.
– А как получилось-то, Сан Саныч? Я думал «Красную Звезду» только за боевые дают. Тебе сколько же лет было?
– В сорок шестом… сколько? Восемнадцать… – Сан Саныч замолчал, но все затихли с интересом. – Да известно же – суда гнали из Германии… я вторым помощником шел, а в Архангельске перед выходом старпом заболел, я сразу и стал первым.
– Ну-ну, рассказывай порядком! – настаивал Грач.
Сан Саныч взял у старпома папиросу, прикурил неторопливо, как будто вспоминал:
– Двенадцать судов вышли из Архангельска, мы на сухогрузе «Хабаровск», у немцев он «Бремен» назывался. Сначала в кильватер по Двине, потом по-походному «стайкой» – все друг друга видим, погода хорошая, Белое море прошли спокойно. В Баренце заштормило – я первый раз в море, такой волны не видывал, иногда думал, разломится сухогруз – длинный же! Но ничего, морское судно, а был и танкерок речной, так его полностью волной накрывало! Ну вот… Неделю шли до острова Вайгач. Там долго стояли, бункеровались, чинились… А у меня капитаном был Самойлов Иван Демьяныч, заслуженный капитан, войну прошел в самом пекле – на Северном флоте! А до этого дела, – Белов кивнул на бутылку, – несдержанный был… Сам мне рассказывал, как они пили в войну. Говорил, нельзя без этого было, нервы не выдерживали. Короче, день мой капитан из каюты не показывается, другой… Вызывает на совещание начальник экспедиции Воронин, покойник уже, царствие небесное, человек был властный… Раз, другой вызывает… а мой пьяный – вокруг себя ничего не видит. Что я сделаю?! Пацан против него, я и подойти не смею! Короче, прибывают к нам на «Хабаровск» начальник экспедиции с начальником морской проводки и с помощником по политической части. Мой мрачный, только похмелился с утра, ну и – слово за слово, хреном по столу! Мужик здоровый был, сгреб помполита за китель, чуть за борт его не выбросил, еле отняли. Утром по экспедиции морпроводок приказ – списали моего капитана, дело на него завели… а нам выходить через два часа. Иван Демьяныч протрезвел, пошел к Воронину и говорит: оставляй Белова капитаном, – Сан Саныч помолчал строго. – Некого было больше. Так и очутился я в Карском море капитаном сухогруза. Только вышли – туманы начались, и такие поганые – глаза трешь, кажется, что ослеп…
