Вечер в Муристане - [15]

— Мишик, это все тебе надо будет вспомнить, когда спросишь себя: «А был ли я, черт меня побери, счастлив?».

Мишка, сам себе удивляясь, все предметы сдал на пятерки. После заключительного экзамена Катерина затеяла маленькую вечеринку только для своих. Пригласила, конечно, и Таю, а та предложила собраться у нее, чтобы не таскать по городу грудного ребенка.

Чертог Таиланда блистал огнями елочных гирлянд, набранных Борькой по соседям. Дядя Володя Порохов достал шампанского, Катерина испекла торт. Напившись, наевшись и натанцевавшись, выпускники извлекли из колыбели ребенка. От Катерины не укрылось, что Мишка прекрасно управляется с младенцем. Дождавшись своей очереди взять девочку на руки, она спросила:

— Тая, а как ее зовут?

— Пока никак… Мы… Я называю ее просто Доча.

Тая переглянулась с Мишкой, и это тоже не ускользнуло от внимания Катерины.

— А давайте мы ее сейчас и назовем все вместе, а?

— Катерина, угомонись! — цыкнул Борька.

— Я могу подарить ей половину своего имени — Рина!

— Что это за имя такое — Рина? Рина Зеленая? — возмутился Борька.

— А что, замечательное имя! — неожиданно согласилась Тая — Мне нравится.

Выпили за имянаречение и пошли ловить такси. Мишка нехотя ушел. Остался Борька — снимать гирлянды.

Признание

Ни такси, ни просто попутных машин на улицах уже не было. Мишка с Катериной хотели даже вернуться в Таиланд, но к тому моменту они уже покинули опасный Таин район и вышли в хорошо охраняемый центр, к собору, штабу, магазину «Березка». Сначала говорили про поступление в институт, потом разговор заткнулся. У штаба опять что–то мели — на этот раз тополиный пух.

— Мишенька, я люблю тебя. — внезапно остановилась Катерина.

Мишка, который в это время прикидывал, не застанет ли он в Таиланде Борю с его цветомузыкой, если, проводив Катерину, вернется туда, пропустил ее реплику мимо ушей.

— Прости, что?

— Я тебя люблю — неуверенно повторила Катерина.

— Кать, ты что? Мы же друзья…

— Миша, мы друзья, и я тебя люблю. Если тебе это не нравится, то считай, что ты этого не слышал.

— Катя, я слышал. Но… Ты, теперь такая… Почему я? Такое недоразумение…

— Какое же ты недоразумение? Ты — гений! Мой папа говорит, что такие режиссеры, как ты, рождаются раз в столетие, а ведь ты еще так молод и нигде не учился. Но, конечно, я не за это тебя полюбила.

— А за что?

— Непонятно, за что. Просто полюбила, и все.

— Катенька, прости меня. Любой на моем месте был бы счастлив и бросил все ради тебя. Но я занят, и ты себе даже не представляешь, насколько это серьезно.

— Рина — это твоя дочь?

— Да. — признался он с облегчением и гордостью.

— Я так и знала. А твоя актрисуля не боится, что ее посадят?

— Катя, замолчи сейчас же. И молчи, пожалуйста, до самого дома. И можешь считать, что мы больше не друзья.

— Замечательно! — в голосе Катерины звенела истеричная слеза. Можешь меня дальше не провожать. Сама как–нибудь доберусь!

И она побежала по улицам, а Мишка догнал ее, и они побежали вместе, и уже в подьезде, на лестничном пролете, она опять остановилась, поймала его в объятия и поцеловала.

— Вот теперь мы больше не друзья. — заключила Катерина и скрылась за дверью квартиры.

Раздумывая об этом вовсе не противном поцелуе, и о том, как теперь смотреть Катерине в глаза, и о том, как сказать родителям про Таю и Рину, и о том, как же все–таки исхитриться стать режиссером, Мишка брел домой.

Миша, мы уезжаем!

Дома горел свет, Дедамоня и Бабарива на кухне складывали какие–то вещи в огромный новый чемодан. Увидев внука, оба смутились.

— Мишенька, а мы думали — ты у друзей ночуешь. — пробормотала Бабарива.

— Вы куда собираетесь? На новую квартиру?

— Моня, я же тебе говорила — он ничего не понимает!

— Миш, погоди–ка, я отца с матерью разбужу.

Дедамоня в конце коридора забарабанил в родительскую спальню, а Мишка, не на шутку разволновавшись, принялся допрашивать Бабариву:

— Да что же, наконец, происходит–то?

— Сейчас, мой хороший, ты, главное, не волнуйся.

— Вот, вы от него скрывали, вы ему и сообщайте! — провозгласил Дедамоня, делая сонным родителям приглашающий жест.

— Да ладно тебе, пап. — примирительно буркнул Лев Моисеевич, — зато ведь экзамены сдал на отлично.

Мишка, отчаявшийся разобраться в ситуации, поймал взгляд матери.

— Мама, может быть, ты мне объяснишь, в чем дело?

— Мишенька, сынок. Все очень просто. Я думала, ты и сам догадался. Мы не на новую квартиру переезжаем. Мы уезжаем в Израиль.

— Как — в Израиль?

— Обычным путем. Через Москву и Будапешт. Ты не переживай, все будет замечательно! Мы ждали твоего аттестата. Едем через пять дней. Успеешь на выпускном вечере погулять.

Так вот оно что! Извечные кухонные разговоры, к которым он давно привык, закончились настоящим решением об отъезде! И как он, действительно, не догадался? Не догадался! После продажи дачи, исчезновения мебели, фотографии на визу прошлой зимой, маминых телефонных разговоров, массового обучения вождению.

Мишку никто ни о чем не спросил, никто не обучил вождению, никто не предупредил, что он — отрезанный ломоть, и целый год он жил бессмысленно, ибо не может же быть смыслом жизни, пусть даже одного ее года, сомнительный аттестат мнимой зрелости.