Вдребезги - [29]

Но потом разговор прерывался, и комната наполнялась прозрачной тишиной, которую оба боялись спугнуть. Ами придвигалась к писателю, страшась вызвать малейший звук, и клала голову ему на колени. Двое замерзших людей, пытающихся растопить ледяную корку, которая отгораживала их от остального мира. Писатель осторожно гладил девушку по волосам и, поскольку она не шевелилась, скоро забывал о ней. Он ни о чем не думал, просто следил, как некие образы рождались и гасли в его сознании, никак на них не реагируя. Однажды он увидел перед собой лицо Бригитты, и его пальцы почувствовали, что у нее такие же мягкие волосы, как у Ами. Отдавшись внезапному порыву страсти, писатель наклонился поцеловать Бригитту, но встретил удивленный и вместе с тем готовый ответить на его порыв взгляд Ами и бросился в прихожую за сигаретами, что лежали у него в кармане пальто. Так он объяснял свой поступок Ами, а на самом деле, Бог знает по какой причине, кинулся к зеркалу и едва не отпрянул, увидев растерянное полубезумное лицо, которое в нем отразилось. После этого писатель весь вечер исподтишка подозрительно наблюдал за Ами, словно хотел убедиться, что это в самом деле она, а когда они легли в постель и ее голова лишь слабо светилась на подушке, он вопросительно склонился над ней, так что она в испуге села и приложила ладонь к его лбу: не пей так много, а то у тебя начинаются видения. Он рассмеялся в ответ. Но тут же увидел, что на него глядят широко расставленные глаза Бригитты, и поспешил спрятать голову на груди Ами, которую та, желая его успокоить, подставила, прошептав с материнской нежностью: «Я здесь». Но писатель не скоро успокоился, часы с явным призывом тикали на столике, и он все время пытался вспомнить нечто очень важное, а когда наконец вспомнил, увидел перед собой залитый солнцем пляж, а на нем — Бригитту в купальном костюме; она зарывала ноги в песок.

Эпилог

Когда писатель завершил роман и получил за него гонорар, то решил пропить его. Это решение не было случайной причудой, а скорее потребностью, которую он вынашивал в себе несколько недель и которая постепенно становилась все более и более настоятельной. Он получил деньги в пятницу и поделил их на две части, а когда уходил из дома в тот же вечер, большую взял с собой, чтобы рассчитаться с персонажами этой истории.

После того как он передал рукопись в издательство, друзья преследовали его день и ночь с самыми неподходящими требованиями и предложениями. Ему даже сообщили, будто Бригитта намеревается выйти замуж за коммивояжера, что совершенно не вписывалось в его замысел. Все пеняли ему, что стиль его суховат, что он слишком много внимания уделял малозначительным деталям, местами подражал Прусту и бесцеремонно обращался с Ами. Последнее замечание особенно беспокоило писателя. Ами была мертва, а мертвые могут мстить. Но разве он не схематизировал ее, превратив в образ, в персонаж романа, существовавший лишь на бумаге?

Именно эта тревога гнала писателя по улицам маленького чужеземного городка, куда забросила его судьба. Стояла осень, моросил мелкий колючий дождь, мокрые крыши в тусклом сиянии капель казались еще ниже и невзрачнее. Писатель зашел в небольшой кабачок, который был едва заметен во дворе, и влил в себя несколько бокалов прямо у стойки. Это уменьшило тяжесть, которую он носил в себе, на миг ему стало легче, он несколько раз глубоко вздохнул, расплатился и ушел.

Писатель не знал, куда идти. В городке было общим счетом шесть кабаков, и он знал, что со временем посетит их все. Но сначала ему хотелось найти себе компанию — все равно какую. Он вдруг понял, что боится расплаты, которая последует ночью, и старается оттянуть ее. Но улицы были чисто вымыты дождем и почти пусты.

В конце концов он завернул в ресторан, где, как ему было известно, мог рассчитывать хотя бы на общество какой-нибудь девицы из бара. Это было затхлое помещение с низким потолком, известное своим спившимся капельмейстером — толстым сальным евреем, чей сюртук вечно был в пятнах от пива и коньяка. Писатель раздобыл себе в подружки дородную размалеванную русскую деваху, у которой обнаружился внушающий уважение аппетит, и напился как унтер-офицеришка.

Осушив полбутылки, он обнаружил определенное сходство между девицей и Ами. Вымытые оксигенолем тщательно завитые волосы и покорный усталый рот в самом деле отдаленно напоминали светлую переутомленную головку Ами. Девицу звали Галя, она получала от директора ресторана по доллару за каждую заказанную клиентом бутылку коньяка. С профессиональной гордостью в голосе и весьма комичным кокетством она поведала, что одна может выпить две с половиной бутылки. Твое здоровье! Писатель рассеянно кивнул и с тревогой оглядел зал: нет ли знакомых. Девица из бара казалась ему коварной и холодной. Это словно была и не женщина, а сосуд в форме человека, в который можно было залить столько-то литров.

Но потом она оттаяла, и черты ее, по мере того как коньяк смазывал их, начинали все больше оживать. Галя смеялась и говорила надтреснутым голосом, в глубине которого звучали более мягкие ноты, вырывавшиеся из глубин ее «я», где их опасливо хранили от чужих глаз. Она наклонилась совсем близко и предложила: