Вдова села - [30]
— Но в чем же он перед ними-то провинился?.. Ведь здесь он никому не причинил вреда.
Председателю стало жаль ее; он расслабился, сел поудобнее, положил локти на стол, готовясь к долгой беседе.
— Не столько он перед ними провинился, сколько ты, Жофика… Когда ты осталась вдовой, все село, все люди протянули тебе руку помощи, потому что пожалели тебя. А жалость — это очень возвышенное чувство. Долгие-долгие годы, пока твои сыновья не вырастут, для всего села ты оставалась бы человеком, которого можно жалеть, которому можно помогать. Кому можно бы подарить пакетик цветочных семян или подержанный детский велосипед. И от тебя ждали, что ты окажешься подходящей для этой роли. А ты наперекор всем бросаешь непростительно дерзкий вызов: выходишь замуж. Уже от одного этого люди почувствовали себя обманутыми. Вдобавок ко всему твой избранник — чужак, личность в высшей степени подозрительная, и явился он на все готовенькое, хотя делали добро несчастной вдове, а не… потаскушке, — прости, не мое это слово, а на селе так говорят.
Жофия приниженно молчала.
— Но ведь нельзя одной жить, дядя Деметер, — прошептала она наконец.
— Я знаю, Жофика, — согласно кивнул председатель. — Одной жить нельзя. Даже с нелюбимым жить и то невозможно, а уж одиночкой и вовсе не выдержать… Я стараюсь утихомирить страсти… Нашлись такие, что приходили ко мне с целым перечнем долгов, какими я, мол, должен обложить твой дом, потому как они-де вложили в него столько-то и столько-то. Ну, пришлось послать их куда подальше… нет, говорю, у вас ни стыда, ни совести!
— Дядя Деметер, — взмолилась Жофия, — я выплачу… мы выплатим все до копейки, сколько я селу должна, только бы не мешали нам жить! Неправда, будто все нас презирают и ненавидят! Неправда это! Дяпаи потому выгнал Агоштона с работы, что сам он пытался ухаживать за мной, да я не поддалась.
К председателю сразу вернулась его сдержанность.
— Извини, Жофия, дел у меня выше головы… Рыться в чужом белье я не привык… Хорош был бы я председатель, если бы люди ко мне шли не с насущными заботами-нуждами, а с любовными делишками.
— Зачем ты пьешь, Агоштон?
— Пытаюсь заглушить отвращение… к трупному запаху, — застенчиво ухмыльнулся мужчина.
Он опять работал в похоронной конторе и все чаще возвращался домой навеселе.
А село притихло, вроде бы примирилось с ними, хотя не случилось ни пожара, ни наводнения, ни кражи со взломом и никто не покушался на собственную жизнь. Детишек разрешено было оставить в яслях; опекунский совет не стал допытываться, сколько душ загубил их приемный отец; и в калитку перестали стучать по ночам; кооператив не выставил счет за общественную помощь; подростки не кричали Жофии вслед: «С арестантом снюхалась!»
И все же ее мучили тяжелые сны: она сидит в лодке посреди безбрежного моря, а в щель просачивается вода.
— Зачем ты пьешь, Агоштон?
— Не терзай меня, Жофика, — просил мужчина. — Там все пьют, и, если я не выпью с ними, они же меня будут презирать! Заики, придурки, сифилитики — и презирают меня! А если склабиться такой же идиотской ухмылкой, как они, то тебя сочтут своим. — Он попытался изобразить придурковатую ухмылку. — Глядишь, к двадцатому августа награды удостоят: «Заслуженный могильщик»!.. С кладбища и уйду потом на пенсию. В благодарность за безупречную службу вручат мне бесплатный гроб. Не стандартный, а изготовленный по мерке.
Жофия обняла его за плечи.
— Агоштон, — успокаивающе начала она, — надо перетерпеть, пока страсти не улягутся. Пройдет год-другой, и все забудется. Это как красный узор на синем ковре — режет глаз, пока новый. А потом затрут его, вытопчут, и весь ковер станет серым… Пройдет время, и ты вернешься на работу сюда, в кооператив…
Мужчина отстранился:
— Все забудется, только когда ты состаришься. Когда тело твое станет дряблым и ни один мужчина на тебя не позарится. Но не раньше!.. Явись я в село как голь перекатная, поденщик, на любую работу согласный, лишь бы в пожарном сарае ночевать позволили, и меня бы приняли безо всякого. Но люди никогда не примирятся с мужчиной, который заполучил красавицу вдову. Вдову села! — Последние слова он произнес с таким презрением, будто плевком припечатал. Сердце Жофии дрогнуло.
— Агоштон! Уж не думаешь ли ты?..
— Помнишь, в первую ночь стучались у твоих ворот? — грубо спросил мужчина. — Чтобы среди ночи в калитку стучать, для этого надо право иметь. В первые дни, пока еще не разошелся слух, что я поселился у тебя, мужики перли сюда, как в корчму. Валили косяком.
— Кто это наболтал тебе? — твердым тоном спросила Жофия.
— Сам вижу!.. И Амбруш говорил — при тебе же… Так прямо и сказал, что у вас с Дяпаи…
— Неправда!
— …И что я подвалил на готовенькое, в уютный дом, который построили тебе за красивые глаза. Не только тебе, но и для самих себя… Приют любви! — Мужчина был пьян и озлоблен. У Жофии не хватало духу отвечать ему такой же озлобленностью, потому что Агоштона захлестывала ревность. А ревность уживается только рядом с любовью.
— Кто твои собутыльники, кто тебя настраивает против меня? Вранье это все, от первого до последнего слова! И про Дяпаи — неправда! — Сейчас ей уже не было жаль мужчину, и она ударила в самое больное место: — Ты говоришь, тебя не принимают в селе из-за меня? Ну, а в твоем родном селе почему тебя не приняли? Мать родная и та от тебя отреклась!
Повесть Э. Галгоци «Церковь святого Христофора» появилась в печати в 1980 году. Частная на первый взгляд история. Камерная. Но в каждой ее строке — сегодняшняя Венгрия, развивающаяся, сложная, насыщенная проблемами, задачами, свершениями.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.
Можно попытаться найти утешение в мечтах, в мире фантазии — в особенности если начитался ковбойских романов и весь находишься под впечатлением необычайной ловкости и находчивости неуязвимого Джека из Аризоны.
В сборник вошли рассказы молодых прозаиков Ганы, написанные в последние двадцать лет, в которых изображено противоречивое, порой полное недостатков африканское общество наших дней.
Йожеф Лендел (1896–1975) — известный венгерский писатель, один из основателей Венгерской коммунистической партии, активный участник пролетарской революции 1919 года.После поражения Венгерской Советской Республики эмигрировал в Австрию, затем в Берлин, в 1930 году переехал в Москву.В 1938 году по ложному обвинению был арестован. Реабилитирован в 1955 году. Пройдя через все ужасы тюремного и лагерного существования, перенеся невзгоды долгих лет ссылки, Йожеф Лендел сохранил неколебимую веру в коммунистические идеалы, любовь к нашей стране и советскому народу.Рассказы сборника переносят читателя на Крайний Север и в сибирскую тайгу, вскрывают разнообразные грани человеческого характера, проявляющиеся в экстремальных условиях.
Книга составлена из рассказов 70-х годов и показывает, какие изменении претерпела настроенность черной Америки в это сложное для нее десятилетие. Скупо, но выразительно описана здесь целая галерея женских характеров.