Вдова Гольдони - [5]

Вдова. Да, такое со мной было три раза в жизни, и я часто об этом вспоминаю. К сожалению, мой бедный Карло был тут почти ни при чём, то есть в том прямом смысле, о котором вы говорите.

Кунигунда. Короче, ты признаёшься, что наставляла ему рога, которых он безусловно, заслуживал?

Вдова. Нет, это было всё же не совсем так, как у вас. Но я ещё никому об этом не рассказывала. О том ведает один лишь Господь.

Кунигунда. Смелее! Давай, может, я тоже узнаю что-нибудь новенькое. Ну же, гражданка, мадамочка, я вас прошу. Хотя об этом ты, наверное, уже всё рассказала своему исповеднику.

Вдова. Нет, никому из тех, кому я исповедалась, я не покаялась в этом грехе. Не знаю, что за сила каждый раз меня удерживала, но всякий раз меня одолевал стыд, — возможно, из-за того, что исповедуют всегда только мужчины — или я чего-то здесь недопонимаю. Как бы то ни было, но я должна кому-то всё это рассказать, ведь неизвестно, много ли ещё месяцев мне осталось на этом свете.

Кунигунда. Исповедайтесь же, мадам, облегчитесь от этой ноши.

Вдова. Итак, впервые это случилось ещё в монастыре, в мае, мне только что исполнилось пятнадцать лет. Как-то раз я спустилась в часовню. Было шесть утра, шёл месяц, посвящённый Деве Марии. Я преклонила колени пред статуей Архангела Гавриила, принесшего Ей Благую Весть, и в этот момент солнечный луч, проникший через окно, ударил ему прямо в глаза, они были ярко-голубые… Возник аромат лилий и тубероз… Ни звука вокруг… И в этот момент я ощутила то самое, о чём вы рассказывали: как будто горячий поток поднимался от пяток по икрам и окутывал всю меня, как шаль. И некое сердце — словно бы второе — так сильно билось внутри, и такое было ощущение, что вот-вот, ещё немного — и от тебя останется горящая головешка и посыплются искры во все стороны….

Кунигунда. Молодец! Именно так. Воистину, неисповедимы пути Господни. Повезло, что сестра Зефрина в кои-то веки спала.

Вдова. Нет. Она в это время удалилась в паломничество, чтобы испросить милость…

Кунигунда. Вот как! А во второй раз?

Вдова. Во второй раз это произошло много лет назад, в Риме, как раз заканчивался карнавал. Вы не представляете, что там творится в последний день, когда Корсо забита тысячами колясок и экипажей, съехавшимися туда со всего города, а везде ещё царит радостное возбуждение, ведь только что закончились гонки необъезженных лошадок — зрелище не хуже корриды. Когда закатные лучи солнца в последний раз блеснут над холмом Монтемарио, отзовутся тысячами бликов в окнах домов и осветят колокольни… все участники маскарада начинают возжигать свечи, рассыпать конфетти, дудеть в трубы, а потом звучат шутки и начинаются игры… На площади Народа устраивают фейерверк, крики, шум, танцы, все обнимаются, целуются, даже незнакомые… Приближается полночь, по толпе словно бы пробегает дрожь… А первый удар в колокол церкви Санта Мария дель Пополо — ровно в двенадцать — как первый глас трубы Судного Дня: все эти тысячи людей на улицах, площадях и на балконах разом гасят свечи, и все двенадцать ударов звучат в сказочно благоговейной тишине. Все снимают маски и, преклонив колени, осеняют себя крестным знамением. Начинается Великий пост. И вот однажды, как раз в этот момент, когда все безмолвно замерли в страхе, со мной это и произошло. Словно ниоткуда налетел бешеный ураган, и меня объял неизъяснимый ужас греховности, мою душу будто выворачивало наизнанку. Карло едва успел подхватить меня, иначе я бы не удержалась на ногах. Я была сама не своя.

Кунигунда. Какая потрясающая история, мадам! Вот какие шуточки-то судьба откалывает! А Карло подхватил вас в свои объятья, решив, что это не более чем простой обморок. Вот смеху-то! Ну, а в третий раз?

Вдова. В третий раз всё было ещё загадочнее, и тут уже я не могу утверждать, что Карло оказался ни при чём. Правда, он был рядом: спал, когда это произошло. Он уснул в гостинице в Фаэнце, где у нас были гастроли, а я вспомнила, что забыла наши паспорта в театре, и вынуждена была вернуться туда среди ночи.

Ах, эти сцены, сколько я их повидала! И всегда такие разные, искрящиеся светом, в ярком убранстве декораций, пёстрые костюмы актёров, их громкие голоса… И вот впервые я оказалась в безлюдном театре, на сцене, как в пустой раковине — в полной тишине и темноте. Вокруг — ни души. Понимаете, как будто я, при жизни, увидела изнутри суть самой смерти. Той смерти, которая пронизывает собой всё живое, известно нам лишь с внешней стороны. Свет от огрызка свечи у меня в руке выхватывал из тьмы лишь отдельные части занавеса, обшивки кресел… отдельные части какого-то леса, намалёванного на заднике сцены… Мне казалось, будто я лечу вниз с высокой башни, в полной пустоте, а внутри зреет неведомая сила… И вдруг она начала извергаться из меня, словно я попала во власть колдовских чар, от которых кружилась голова. Я казалась себе одним из безмолвных, слепых призраков — всех этих коломбин и мирандолин, рыбаков и влюблённых, которых во множестве породила фантазия Карло во снах и наяву, — это были персонажи всевозможных сказок и его собственных сновидений: они кружились вокруг меня плотным кольцом, которое сжималось всё теснее, теснее… И тут у меня внутри, как много лет назад, вновь всё воспылало, и я ощутила то невыразимое наслаждение, тайная причина которого открылась мне только в эти мгновения. Я познала саму Душу Театра — Душу Любви. Моё глубинное естество испускало лучи мощного света, и они стали стеной против разрушительного огня. И если я познала истинную любовь, если испытала её с Карло, если нас соединяла та любовь, от которой зачинают детей, то такую любовь я испытала именно там — на пустой сцене безлюдного театра.