Вдали от тебя - [30]

К щекам приливает жар, и я прячусь в уголке своего стеганого одеяла, пока решаю, что сказать.

Порой мне интересно, что подумала бы мама. Замела бы ситуацию под коврик, как мусор, добавила бы к постоянно растущему списку вещей, которые нужно исправить?

А порой интересно, возражал бы папа, если бы ему пришлось вести меня к алтарю, у которого стояла бы девушка, а не парень, тем самым обретая еще одну дочь вместо сына.

Еще интересно, как бы все повернулось, откройся я с самого начала. Если бы мне никогда не приходилось скрываться. Насколько все было бы иначе, будь мы честны?

Этого мне никогда не узнать. Но я могу быть честной здесь и сейчас, с Рейчел. Возможно, причина в том, что она встретила меня в худший момент моей жизни. Возможно, потому, что она была рядом даже после.

А может, потому, что я больше не хочу бояться. Только не этого. Ведь по сравнению со всем остальным — зависимостью, той дырой внутри, что осталась после утраты Мины, клубком вины, в котором запутались мы с Тревом, — держаться за эту тайну не страшно. Больше не страшно.

Именно поэтому я говорю:

— Иногда.

— Значит, нравятся и парни.

— Зависит от человека. — Я все еще тереблю стеганое одеяло, накручивая вылезшие нитки на пальцы.

Она улыбается, открыто и ободряюще.

— Лучшее из двух миров, полагаю.

Я смеюсь, звук вылетает из меня, как правда. Мне хочется заплакать и поблагодарить ее. Сказать ей, что я никому не говорила этого прежде, и то, что она выслушала меня и приняла мои слова как ничего особенного, ощущается самым лучшим подарком.

26

ТРИ ГОДА НАЗАД (ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЛЕТ)

— Ну же. Открывай дверь. — Мина стучится уже третий раз.

Я заперлась в ванной, пытаясь нанести столько тоналки, чтобы скрыть шрам на шее. Неудачно. Сколько бы я ни намазала, очертания все равно видны.

Прошло почти полгода с аварии, и от идеи похода на танцы, иронии похода на танцы, когда резкие движения еще вызывают сильные боли, мне хочется кричать и вопить «нет, нет, нет», как маленький ребенок. Но мама была так взволнована, когда Коди позвал меня, а Мина бесконечно трещала о платьях, что я не смогла заставить себя отказать им.

Но сейчас мне не хочется даже выходить из ванной. Мне ненавистно, что я такая кривая и косая, что при каждом шаге приходится опираться на трость.

— Соф, если ты не откроешь эту дверь через пять секунд, я выбью ее. Обещаю. — Мина сильнее колотит по двери.

— Не сможешь, — говорю ей, но улыбаюсь, представляя, как придется попотеть этой малявке ростом сто пятьдесят семь сантиметром и весом в сорок пять килограмм, чтобы выбить дверь.

— Смогу! Или приведу Трева, у него-то точно выйдет.

— Не смей приводить Трева! — Каждый раз, когда мы с ним наедине, он хочет извиниться — хочет исцелить меня.

Мне даже через дверь понятно, какое у нее сейчас лицо.

— Приведу! Уже бегу за ним. — Раздаются преувеличенно громкие шаги — Мина топает на месте. Мне видно тень ее ног из-под двери.

Я бросаю флакон тонального крема в косметичку и мою руки. На открытые плечи спадают идеальные локоны, завить которые меня уговорила Мина.

— Сейчас выйду.

Подтягиваю вырез платья повыше. Оно из прекрасного красного шелка — на его фоне моя кожа выглядит молочной, а не болезненно-бледной, — но маме пришлось отдать его портному, чтобы пришить к V-образному вырезу кружева, прикрывающие худшие рубцы.

Мы целую вечность искали что-то с рукавами. Перемерили, наверное, около полусотни платьев, находясь в одной примерочной, пока мама ждала снаружи. Мина нянчилась со мной, помогая с ворохами тюля и атласа. Она взяла меня за руку и помогла устоять на месте, и, когда отпустила (держав слишком долго, кожа к коже, полуодетая я в крошечной комнатке), она покраснела и запиналась, когда я спросила, в порядке ли она.

Снова боли в ноге. Трость я оставила в спальне, но теперь она не помешала бы, пусть я даже смотреть на нее не могу.

Достаю оранжевый пузырек из украшенного бусинами клатча, на котором настояла Мина наряду с платьем. Высыпаю две таблетки.

Она снова стучится.

— Выходи, Софи!

Вытряхиваю третью. Наклоняюсь, чтобы запить их водой из-под крана, и убираю флакон.

Я открываю дверь; скрывая уродливые шрамы, ноги обволакивает красный шелк. Незнакомое, почти приятное чувство.

Мина сияет улыбкой.

— Посмотри на себя. — Она уже переодета в серебряное платьице, загорелая кожа мерцает от хайлайтера. Миссис Бишоп явно разозлится от высокого разреза на этом платье в греческом стиле. — Я была права — оно идеально подошло.

Она оборачивается. Ее завитые волосы собраны лентой с серебряными листьями, из-под которой выбиваются несколько прядок. Мина что-то ищет в одеялах на своей кровати.

— У меня есть сюрприз! — Она чуть ли не вибрирует от нетерпения.

— Какой же? — подыгрываю я, потому что она очень счастлива. Хочу, чтобы она всегда была счастлива.

Достает она ее триумфально.

Трость, которую она сжимает, красного цвета, идентичного платью оттенка. По всей длине Мина приклеила к ней красные и белые кристаллы, переливающиеся на свету. Из рукояти выходят ленты, красные и серебряные спирали покачиваются в воздухе.

— Ты украсила мою трость. — Я беру ее, улыбка такая широкая, что еще немного — и лицо треснет. Прижимаю ко рту руку, словно хочу ее спрятать, эту улыбку, удержать, и плачу, а слезы, наверное, портят весь макияж. Но мне все равно, потому что Мина делает то, что не удается больше никому: благодаря ей моя жизнь становится лучше, наполненной блеском и бархатом, и в этот момент я так сильно люблю ее, что не могу сдержаться.