Вдали от дома - [46]

— Из… Джанкдома, — вспомнила Руфь запись в билете.

— Слышали, слышали. Это там, где машины восстали против людей?

— Вроде того, — буркнул Георгий Брыкин, — только сейчас там все меняется. Орден Некротехов революцию начинает.

— Интересно… Ну а мы — из Маньяды! — заявил один из двух вооруженных «туристов», причем тоном, исполненным гордости. Чем напомнил Маяковского, когда тот воспевал советский паспорт.

А вот слово «Маньяда», не сказало ни Руфи, ни Брыкину ровным счетом ничего. Звучало оно, конечно, узнаваемо: как название какой-то латиноамериканской или испаноязычной страны. Вот только вспомнить такую страну, и даже сам факт ее наличия на карте своего мира ни землянин, ни его спутница не смогли.

— Случаем, это не в Тропическом Раю? — невзначай осведомился Гога Хриплый.

— Нет, — ответил один из уроженцев Маньяды, — хоть наша родина местами очень даже тянет на рай.

— Слышал я про этот ваш Тропический как бы Рай, — молвил его напарник, — скука смертная. Я бы лучше в Джанкдом махнул.

— Дело говоришь, — одобрительно кивнул первый маньядец, — революции нам по нраву. Ладно. Адьез, камарадас! Удачи в Тропическом Раю!

— Вива ля революсьон, — проворчал вполголоса Брыкин, взглядом провожая маньядцев.

Те уже направлялись к табло, дабы ознакомиться с ближайшими рейсами.

— Амуницию не забудьте в багаж сдать… Странно, что береты со звездочками забыли — на родине, наверное.

— Забыли, наверное, там, — ехидно предположила Руфь, — где ты забыл свою шапку-ушанку и домашнего медведя.

Брыкин сдержанно усмехнулся ее остроте.

— Продолжается регистрация на рейс до Тропического Рая, — напомнил голос оповещения, — просим пассажиров пройти к стойке регистрации номер два.

— Пожалуй, придется пройти, — сказала Руфь Зеленски.

— Угу, — согласился Георгий Брыкин, — придется. Пока Алису Селезневу не встретили. Ну или Йоду в компании с Дартом Вейдером.

6-18 декабря 2011 г.

Самозванец

Какой-то чудак прозвал море «синим». И многие подхватили за ним этот эпитет… многие из тех, кто никогда по-настоящему моря не видел. Не видел, что на самом деле нет у него никакого цвета; что море настолько прозрачно, что ближе к берегу в нем можно даже разглядеть дно. И что цвет, вообще-то говоря, есть удел мелких водоемов: мелких, чем-то загрязненных, либо оккупированных своею же флорой.

Что до синевы, ставшей притчей во языцех, то не стоит забывать: она для моря — не своя, а лишь получаемая им в дар от неба. В дар, в высшей степени странный, ибо в любой момент и по собственной прихоти, небесный свод вправе забрать его, взамен подсунув унылую пасмурную серость. А то и вовсе угрожающую темноту шторма.

Но сегодня небосвод был благосклонен и на синеву не скупился. Несколько облаков — белых, клочковатых и мелких, были не в счет; они даже не удостоились чести быть отраженными в водной глади. Так что от берега до самого горизонта (а может быть и дальше) гладь эта была окрашена в приятный глазу синий цвет.

Еще говорят, что на море можно смотреть бесконечно. И вот здесь не согласиться уже трудно: ведь в самом зрелище воды, волнами накатывающейся на берег и всякий раз отступавшей, было какое-то постоянство, какая-то… даже не стабильность — вечность. Море не суетилось и никуда не стремилось; оно даже менялось-то с неохотой. Всем своим поведением оно словно бы говорило: «я всегда было таким и таким же останусь». И невольно заставляло проникнуться этим принципом.

Чем, собственно и была теперь занята Руфь Зеленски: проникалась постоянством… за неимением более достойных занятий. Сидела на берегу, покрытом крупным белым песком и смотрела на плещущееся перед ней море; наблюдала, как волна приближается, почти касается ее ботинок… но никогда не преодолевает это «почти»; опадает и пятится. Чтобы мгновение спустя предпринять новый заход.

Грубый джинсовый костюм вкупе с тяжелыми ботинками казался теперь Руфи столь же нелепым, как шуба, ушанка и валенки в аналогичной же обстановке. Обретенная в суровом мире под названием «Джанкдом», эта одежда действительно подходила для того мира с его далеко не курортным климатом. Вот только здесь она буквально давила на девушку, ощущалась ею просто как орудие пыток. В то время как море в своем спокойном постоянстве помогала худо-бедно отвлечься.

Девушка понимала, что более уместным с ее стороны было бы совсем другое поведение. Например, хоть на время избавиться от тяжелой и душной одежды и отведать море, так сказать, изнутри. Понимала… но банально стеснялась, как привыкла стесняться посещать пляж еще в родных краях. По крайней мере, посещать с той же охотой, что большинство ее соотечественников, особенно сверстников. Другое дело, что теперь-то Руфь стеснялась больше по привычке и велению инстинкта. Стеснялась, сама не зная кого.

А вот спутник ее — другое дело; похоже что Брыкину подобные заморочки не были свойственны от рождения. Не раздумывая ни секунды, он взялся за нож, прихваченный еще с базы искателей, укоротил свои джинсы до колена, а рубашку так и вовсе покромсал. Остатки ее землянин пустил на некоторое подобие головного убора (а ля бедуин), а отчасти сплел короткую, но веревку. Ею он изловчился привязать вышеупомянутый нож к относительно крепкой палке… а, точнее, к одной из бывших веток, валявшихся теперь на берегу.