Вдалеке от дома родного - [28]
Когда пришли на место, ребята с удовольствием растянулись на траве, разрешив. Кабыздоху пастись и бродить, где ему захочется.
Сначала Кабыздох вел себя спокойно: неторопливо ходил по зеленому лугу и пощипывал траву, иногда ложился на бок и, греясь на солнышке, довольно похрюкивал.
Но потом ему, очевидно, наскучило такое однообразие, и он направился к расположенному метрах в пятидесяти от него сельскому кладбищу, окруженному неглубокой сухой канавой.
Гришка и Валька в это время подремывали. Случайно повернув голову в сторону кладбища, Пим ойкнул и вскочил на ноги.
Миллер удивленно глянул на Вальку, потом перевел взгляд туда, куда смотрел Пим. Кабыздох был уже на кладбище. Без особого труда преодолев канаву, он теперь стоял возле крайней могилы и с наслаждением терся о чей–то крест. Крест был старый, деревянный и, очевидно, в земле сидел некрепко: под нажимом свинячьего бока он заметно пошатывался.
Высокий, костлявый старик, подравнивавший неподалеку могилку, увидев такое, схватил лопату и с криком: «А-а, хрястця те в бок!» — пошел на Кабыздоха.
Пулей помчался Валька Пим на выручку рваноухому интернатскому любимцу.
— Дедушка, не бейте! Вы же убьете его, дедушка! — вопил Валька, подбегая к Кабыздоху и заслоняя его собой. — Он же не нарочно!
— И то верно, — сказал старик, опуская острый заступ. — Что с порося спрашивать? Свинья — она и есть свинья! А вы куда очи попрятали? — рассердился он снова. — Два пастуха на одну животину — и не углядели! Приходите сюда завтра, я кой–что вам посоветую, а кое в чем и помогу… Нельзя же так пасти скотину!
— Так мы же прибежали прогнать его! — сказал подковылявший Миллер и, пнув Кабыздоха ногой, стеганул его прутом.
Недовольно хрюкнув, Кабыздох резво отскочил в сторону и затрусил в другой конец кладбища.
— Ты куда, несчастный огрызок! — заорал Пим и, выхватив у Миллера хворостину, помчался за свиненком.
— Вот–вот, побегайте, — усмехнулся старик.
Наверное, полчаса, не меньше, потребовалось ребятам, чтобы выгнать Кабыздоха с кладбища, а чтобы он снова туда не удрал, они погнали его на Бут — там и трава, и вода, и грязь, в которой так любят валяться свиньи.
Пастись на травке Кабыздох больше не хотел. Первым делом он похлебал воды, потом улегся в теплую грязь. Весь вид его говорил о величайшем свинячьем наслаждении
Когда пришло время возвращаться, ребята заставили Кабыздоха отойти на чистую отмель и хорошенько его вымыли, а чтобы он стоял спокойно, Валька одной рукой все время почесывал щетинистый поросячий бок.
Кабыздоху было приятно, и он смешно завертел хвостиком.
— Ишь ты, какой симпатяга! — сказал Валька и дернул за этот крутящийся хвостик.
Если бы только Пим знал, чем это все обернется, он бы и не прикоснулся к борову…
Кабыздох взвизгнул, брыкнулся и бросился наутек. Совсем рядом были огороды, обнесенные высоким плетнем, но в одном месте там зияла узкая дыра. В нее–то и вломился, как тяжелый снаряд, рассерженный Кабыздох.
Не успели ребята добежать до огородов, как из–за плетня послышались крики:
— Куды прешь? Вот я тебя!..
Через просветы в плетне Гришка и Валька Пим разглядели изможденную женщину, которая гонялась по огороду за Кабыздохом. Еще они увидели несколько раздавленных тыкв и развороченную огуречную грядку. Гряды с морковью и брюквой были потоптаны не сильно.
— Тетенька! Гоните его назад, через дырку! Мы тут его перехватим!
— Так вот откуда пришла моя беда! — воскликнула женщина, загоняя Кабыздоха с огорода в свой двор. Потом, что–то сообразив, она подошла к плетню и, посмотрев через него на ребят, спросила: — А вам чего надо–ть? Ваш хрячок или как?
— Наш, тетенька! Интернатский он, — как можно жалостливее пискнул Валька Пим. Он вдруг почувствовал, что надвигается беда.
— Отдай, тетка, поросенка! Хуже будет! — на всякий случай пригрозил Гришка и тут же умолк: Пим больно двинул ему кулаком под ребра.
Но тетка словно и не расслышала Тришкиной угрозы. Перед ней за забором стояли два мальчишки.
— Ах, ентернатский… — проговорила она нараспев. — Вот что милаи: идить–ка в свой ентернат, а порося я сама пригоню, а то, вижу, не совладать вам с ним.
— Тетечка, — чуть ли не плача взмолился Пим, — ну, пожалуйста, отдайте поросенка. Что вам раздавленный огурец или тыква? Вон их сколько у вас!..
— Ты, паренек, мое добро не считай. Не твоя это забота. И не поросенок у вас, а свинья, почти взрослая. Идить себе. И не беспокойтесь. Я на вас и на животину вашу не сердитая. Идите. Поберегу я вашего порося, успокоится он малость, и доставлю я его вам в полной сохранности.
Не поверили добрым словам горе–пастухи, постояли, подумали, почесали затылки и медленно побрели к дому. Делать–то больше было нечего.
— Д-да, — промычал Миллер.
— Как–нибудь?.. — вздохнул Пим, — Если обманет, мы ей покажем, что такое тыква–брюква–коледа–аля-па. Она еще попомнит и огурчики, и Кабыздоха…
—: А что мы скажем Надежде Павловне?
— То и скажем, что было. Врать нам незачем, — вздохнул Пим. — Кроме того, не так уж мы и виноваты: если б там плетень был в порядке, Кабыздох никуда не заскочил бы…
Но как ни бодрились они, на душе у них было скверно: крути не крути, а оправдаться перед Надеждой Павловной вряд ли удастся. Еще бы. Вдвоем не смогли углядеть за одним хряком.
