Вчера - [33]

В этих прудах в принципе утонуть нельзя, везде по грудь, разве что в отдельных местах ямы. Дойдя до середины пруда, Решоткин обернулся, улыбнулся и под ахи остолбеневших прохожих присел два раза, окунувшись с головой. Потом он осознанно пошел к берегу, где уже затормозилось десятка два зевак. С его головы стекала ужасная грязь, поскольку свеженапущенная в пруды вода подняла все накопления со дна и еще не отстоялась, как следует. Он кое–как снял китель, отработанно сбросил сапоги и освободился от галифе, майки и носков, оставаясь исключительно в черных трусах. Начал выкручивать китель.

Семён не мог поступить иначе. Вода была не то, чтобы холодная, а какая–то обжигающая. Он медленно шёл, ощупывая дно и моля судьбу, чтобы не попалась какая–нибудь ямища, что с его способностями к плаванию было бы равносильно самоубийству.

Дойдя, наконец, до середины, он также присел два раза и по возможности быстро побрёл на берег. Там уже сгрудилось с полсотни болельщиков.

Сенька снял и бросил в траву пиджачок, рубашку, туфли и штаны, ободряюще кривой обезьяньей улыбкой пьяного гражданина ухмыльнулся ошарашенно качавшему головой Ёне, и последовал примеру бравого офицера Вальки, отжимая воду и отбрасывая с вещей натуральную тину…

— Во-о, дают! — простудно пробасил с плохо скрываемой завистью какой–то скверно выбритый гегемон. Семён с Валентином стали помогать друг другу выкручивать барахло и растирать спины.

Олежка Горбуновский был в очень неплохом шерстяном костюме, недавно купленном ему папой–генералом. Он попросил поэтому разрешить ему снять и тем спасти хотя бы пиджак. Коллеги пошли навстречу и разрешили ему облегченный вариант, но, естественно, хотя бы за половинный штраф, то есть за бутылку.

Когда Горбуновский, отплевываясь, выходил из пруда, какая–то сердобольная старушка сказала им тихонько:

— Ребятки, а ведь за милицией–то уже послали!..

Ёня не знал, что и предпринять. Надо срочно уходить, потому что назревала крупная неприятность. Попытался воззвать к остаткам совести будущих законников:

— Сень, ты возьми себя в руки и давай народ отсюда уводить, а то ведь недолго и в милицию попасть!..

Нарваться на привод в родное парковое 17‑е отделение, где их группа дежурила по линии «Бригадмила», хохмачам очень не хотелось. Поэтому они, скомкав нелегкую процедуру одевания, кое–как натянули мокрые тряпки и неожиданно бодро пошли к выходу. На их счастье, тут же подвалил родной 26‑й трамвай, на последней площадке которого правоведы и направились в Черёмушки.

С них текла неотжатая грязь. Волосы торчали гнусными космами. Народ стоял плотно, безрезультатно пытаясь отстраниться от мокрых красавцев. Под ними натекли лужицы грязной воды. Внезапно с передней площадки, унюхав беспорядок, к чудакам стал проталкиваться мильтон. Но герои это дело вовремя усекли и, не сговариваясь, стали косить под иностранцев, которых уже тогда в Москве было до черта.

Ребята стали живо обмениваться разговором, состоящим из идиотского набора английских, немецких, латинских и прочих хаотично выплывавших в их воспаленных мозгах замысловатых слов, при этом нервно смеясь.

Сержант милиции уже почти протолкнулся к ним, когда из гущи трамвайного народа последовала союзническая помощь:

— Иностранцы–поганцы, а набрались–то как!.. — нараспев громко возгласила рядом стоявшая бабулька.

Мильтон услышал глас народа. Возможно, он и не знал, что этот самый глас ещё и vox Dei, но мнение тружеников учитывать в своей благородной работе был приучен. К тому же при молодых алкашах стоял подтянутый, скромный, абсолютно трезвый сержант, который, если что, остепенит хулиганов. Поэтому успокоенный мильтон развернулся на 180 и захилял, откуда пришел…

От трамвая до общаги парни бежали легко и резво, как боги, или, по крайней мере, как древнегреческие олимпийцы… И даже никто не заболел.

Скопом, с разгону прорвались через вахту, а сидевшая на входе бабулька даже подняться с табуретки не успела. Она было дёрнулась в служебном порыве, но уронила вязанье и пока поднимала всё это хозяйство, молодая орда беспрепятственно пронеслась мимо, матерясь и гогоча.

Утром вставали тяжело. Один Ёня давно был на ногах, побрился, вскипятил чайник, прибрал на столе, помыл посуду, превратил остатки вчерашнего загульного пиршества в подобие бутербродов. Сенька продрал глаза и тут же их закрыл от стыда. Ну куда он втравил друга? Зачем допустил такой позор?..

Через полчаса, ёжась от утренней прохлады, друзья уже ходко шли к трамвайной остановке. У метро «Парк культуры» встретились с Ниной.

Втроём погуляли по Москве, пообедали в кафешке напротив Центрального телеграфа, провели Ёню на поезд. Выбравшись из душного метро, увидели, что на улице довольно сильный дождь и площадь Белорусского вокзала блестит холодным отсветом уныния… Заняв в зале ожидания дубовую эмпээсовскую скамью, торопливо договорились по возможности писать и держать друг друга в курсе…Истекло время, объявили посадку и, обняв друзей, Ёня поднялся в вагон…

— Ну как тебе мой друг? — спросил Сенька Нину, увлекая её в настоянную на поте и человеческих запахах духоту метро.

— Хороший мальчик, неизбалованный…