Вчера, позавчера… - [131]
Серый, мертвенный отсвет на этой живописи без чувства!
Но при такой зоркости, когда не прощаются даже коровинские «Лунные ночи», чем же можно объяснить этот сюсюкающий притор последних предреволюционных выставок «Мира искусства»?
Я помню вернисажи этих выставок… художников… публику, — как теперь бы мы сказали, очень «классовую»! Графы Комаровские, Стеллецкие, Гауши, еще какие-то рукодельные стилизаторы!
Стилизаторы под все: под иконы, под перламутровые табакерки XVIII века, под подушечки, вышитые бисером… И так все аккуратненько, чистоплюйски… с «подлизоном» и с улыбочкой!
Вот иногда и хочется «отшелушить» от «Мира искусства» Александра Бенуа, острого, меткого, наблюдательного, так хорошо чувствующего художественную форму… когда она сделана, выражена в некоем психическом порыве и когда она вылизана, чистописательски, на пятерку, отполирована…
Отшелушить от этих чистоплюев или мастеров с наигранной бравурностью! Выделить Бенуа от искусства, порожденного самим же Бенуа!..
Тень трагедии, — личной или общественной, — сжигающая страсть, страсть, перехлестывающая границы дозволенного и общепринятого, — вот что эти изрисованные бумажки, исписанные холсты превращают в искусство! Без этого отблеска внутреннего жара не рождается чудо, не рождается искусство. А мимо этих изрисованных бумажек и тряпок так легко пройти позевывая!
Можно отнестись ко всей этой продукции как к сугубо личному делу, добыванию денег, перекладыванию их из кармана «любителя и мецената» в свой собственный карман! Или опять-таки чисто личное предприятие, выписывание себе счетов, весьма солидных, из государственных касс, счетов, подписанных или невеждами или взяточниками!..
Да! Тень трагедии!
Костер Савонаролы сделал лица Боттичелли такими горькими, а в позах Микеланджело заклокотала лава подземных взрывов!
Расстрелы, изнасилования женщин, суды инквизиции породили офорты Гойи!
Предчувствие, да, гениальное предчувствие будущего человечества XX века, породило искусство Ван Гога, циничных рыжих девок Тулуз-Лотрека, выстроившихся в очередь для осмотра!
Как угадан XX век в его самой античеловеческой сущности! Вся чувствующая, вся мыслящая Европа замерла, была загипнотизирована биллиардом в ночном кафе!
Как отразилось это в «Мире искусства»? Никак!
Я помню выставку в Аничковом дворце весной 1922 года! Выставку, с которой я снял свои вещи, несмотря на уговоры Добужинского!
Мы шли с вернисажа с профессором Гвоздевым, по своим вкусам вполне «европейцем». Он долго молчал, а потом вымолвил:
— Ни одного темперамента, ни одного даже просто сильного жеста!
Выставка в залах Аничкова дворца.
— Ах! Вы еще не видели? В той зале! Сомов! Очаровательно!.. Бегите, бегите скорее… Маркиза делает пи-пи… на горшочке!
Вот в этом и был исторический изъян «Мира искусства»! Вот почему это эстетическое сообщество не выдержало «экзамена истории».
У них, у членов жюри, не было никакого чутья к «этому», к трагическим записям эпохи! К формам, к цвету, в которых сквозила бы не одна «благовоспитанность»! Кроме вкусных пирожных и приятных бланманже, — их ни к чему не тянуло!
Кустодиев, которого я так люблю… Лучезарный, вкусный Кустодиев! Ну, а если посмотреть построже…
Какая счастливая Россия! Какая-то молочно-упитанная «датская» Россия, добренькая, без зубов и без страстей! «Неопасная Россия». Может быть, поэтому она так нравилась людям, которые ее несколько боялись!
Красавицы пьют чай, закусывая арбузом, звонят колокола, после вечерни можно и в баньку… «попариться»!
Ну, а где же Катерина из «Грозы»? Где же «Леди Макбет Мценского уезда»? Даже нет «Чаепития» Рябушкина!
Не стоит заглядывать глубже… Иначе не будет «Мира искусства». И все-таки… Добужинский был исключением… настоящим исключением: и его львы на Екатерининском канале… и заборы из колючих проволок… Это он все чувствовал и не отворачивался!
Бенуа — растерялся… Его мастерство не падало! Нет! Оно двигалось по прямой своего разбега! Но оно не отражало ничем, ни в оттенках цвета, ни в энергии линий, ушедших под лед «дивизий»!
Впрочем, я ведь тоже, под гром Кронштадтской канонады в марте 1921 года, рисовал своих кавалеров для «Cosi fan tutte» Моцарта! Но для меня это было отдыхом от «дивизий». Их внутренние акценты появились в моем искусстве года через два.
Остроумова-Лебедева — один из столпов «Мира искусства» и друг сердечный Анны Карловны. Член жюри. Поэт Северной Пальмиры!
Да! Но это ведь какое-то раскопочное шестое поселение Трои. Где же люди?
Их нет вокруг Александрийского театра, ну хотя бы так, как у не бог весть какого художника Рудольфа Жуковского!
Где же эти лихачи? Эти пары вороных, впряженных в карету с гербом! В такой собственной карете погиб Константин Маковский на углу Садовой и Невского!
Где студенты в голубых околышах, преображенцы, Симеоны Плюмажевы в бобровых шапках и воротниках, девочки в шляпах с вишнями и боа из куриных перьев! Их нет!.. Троя! А ведь это и было повседневными буднями мирискусников!
Петербург был неповторим, как неповторимы Париж, Венеция, Рим, Нью-Йорк!
Обложка к печенью «Северная Пальмира». Настоящее! Только с рисунком Остроумовой-Лебедевой!
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Лев Львович Регельсон – фигура в некотором смысле легендарная вот в каком отношении. Его книга «Трагедия Русской церкви», впервые вышедшая в середине 70-х годов XX века, долго оставалась главным источником знаний всех православных в России об их собственной истории в 20–30-е годы. Книга «Трагедия Русской церкви» охватывает период как раз с революции и до конца Второй мировой войны, когда Русская православная церковь была приближена к сталинскому престолу.
Пролетариат России, под руководством большевистской партии, во главе с ее гениальным вождем великим Лениным в октябре 1917 года совершил героический подвиг, освободив от эксплуатации и гнета капитала весь многонациональный народ нашей Родины. Взоры трудящихся устремляются к героической эпопее Октябрьской революции, к славным делам ее участников.Наряду с документами, ценным историческим материалом являются воспоминания старых большевиков. Они раскрывают конкретные, очень важные детали прошлого, наполняют нашу историческую литературу горячим дыханием эпохи, духом живой жизни, способствуют более обстоятельному и глубокому изучению героической борьбы Коммунистической партии за интересы народа.В настоящий сборник вошли воспоминания активных участников Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде.
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.
В предлагаемой вниманию читателей книге собраны очерки и краткие биографические справки о писателях, связанных своим рождением, жизнью или отдельными произведениями с дореволюционным и советским Зауральем.