Вчера, позавчера… - [116]
— Что вы! Зачем им этот Главный штаб. Пустые коридоры в версту длиной, где бегают крысы взапуски, да подвалы, где теперь живут бывшие швейцары, служители, гердеробщики. Нет, те бьют по льду, а не в нас с вами, дорогой Осип Эмильевич. Куски ледяного поля уходят под воду, а с ними и люди, люди в полной амуниции… А «главные штабы» теперь обходятся без колонн и арок. Салон-вагон, тесновато, но уютно, — Кутузов, Барклай де Толли, да и сам Наполеон дорого бы дали за такой комфорт!
— Вы знаете, мне как-то легко в вашем присутствии. Я посижу у вас. А вы даже что-то рисуете! Каково!
— Марджанов нажимает. Переделываю «кавалеров» для «Cosi fan tutte» Моцарта. Первый вариант забраковал начисто. Эдак, говорит, срисовать костюмы с увражей всякий сможет. Нет! Подавай ему «fleur de point» — выжимку, эссенцию XVIII века! Все надо довести до грани невероятного, до сумасшедчинки… Вот этот розовый цвет камзола, может быть, похож на шиповник, что растет в палисаднике у сельского попа, но это слишком невинно. Для этих кавалеров все ведь кончилось гильотиной… Надо придать этому цвету нечто эдакое, постараться выскочить за грань скучных «обыкновенностей». Цвет влагалища тихоокеанской раковины! Вот оно, найденное определение цвета: «Злое розовое»!
— Раковина… Раковина… Раковина… — бормочет про себя Мандельштам, не слушая меня более. — «…И хрупкой раковины стены, как нежилого сердца дом…»
Бух! Бух! Бух!
После дней Кронштадта в воздухе незаметно, но неизменно стало чувствоваться дыхание весны. Сначала только сосульки, капель с крыш, не так хотелось, ежась от мороза, бежать по улице, соблазняла медленная поступь, захотелось пройтись по солнышку.
Субботник. Все мы вышли на Невский разбивать лед и неровные грязные сугробы. Наш участок — от математической середины Морской и до середины Полицейского моста. «Домкомбед» в наше распоряжение предоставил три лома.
Пока трое кололи, другие деревянными лопатами сгребали колкие ледышки в кучи, третьи отдыхали, а четвертые просто присутствовали и помогали советами, сформулированными высокоинтеллигентным языком.
Виктор Шкловский в студенческом пальто старого Университета, Всеволод Рождественский, Николай Тихонов и я — в бывалых шинелях, большинство в чем-то весьма поношенном, вытертом, — эти пальто служили и одеялами…
И среди наших рубищ сверкало своей черной безукоризненностью демисезонное пальто Федора Федоровича Нотгафта с черным бархатным воротничком, без единой пылинки! Какой вкус в смысле пропорций у лондонского портного, сшившего это пальто!
Мы кололи лед. Подошла Мариэтта Шагинян и стала сомневаться в правильности нашего древнего орудия — лома. Она находила также, что мы нерационально используем силу удара!
— Мариэтта! Постойте на солнышке у витрины фотографа, — сказал кто-то, — других ломов не бывает!
Мне не хотелось ни с кем разговаривать, когда наступала моя очередь отдохнуть. Я с таким наслаждением смотрел на небо. За золотым шпилем Адмиралтейства бледный кобальт, перуджиновский кобальт, легкой дымкой лессировал золотой светящийся грунт.
Весна!
После жуткой зимы 20—21-го года стали радовать нас своей улыбкой весенние дни. Мы расчистили и сбросили в Мойку цвета пивной бутылки лед, покрывавший торцы Невского проспекта.
Зазеленели нежной листвой цвета салата тополя вдоль Мойки.
В каждой области искусства в те годы происходили какие-то события.
Этими событиями — стихами, новым живописным портретом, рисунком — интересовались, восхищались. Однако они часто не выходили за пределы узкого круга людей — близких знакомых и друзей авторов-творцов, обитателей «заводи».
Старые прозаики прозябали. Новые только еще начинали писать. «Серапионы» собирались в комнате размером в восемь квадратных метров.
Анна Ахматова, откликаясь на голод и разруху, писала:
Осип Мандельштам написал в эту пору знаменитое, совсем не «акмеистическое» стихотворение:
Но кто знал обо всем этом? Двадцать, тридцать человек?
Живопись «теплилась».
Кустодиев написал портрет Шаляпина, но об этом только слышали, а портрета никто не видел. Добужинский делал литографии «Петербург в двадцать первом году». Серебрякова пастелью рисовала молоденьких балерин, балерины были прелестны, но их тоже никто не видел.
Правда, на улицах в окнах пустующих магазинов висели очень интересные плакаты В. Лебедева и В. Козлинского. Но настоящим, всенародным искусством в те дни был театр!
Он цвел, развивался, прорастал новыми формами. Ему уделяли настоящее внимание, снабжали деньгами. Театральная жизнь кипела бурно. Не было театра, чтобы на его подмостках не появлялось нового, до революции невиданного.
И только один театр — бывший Мариинский — оставался в своих прежних формах и традициях.
— Чего от него ждать, — говорили все.
И вот разнесся слух. Близился новый спектакль «Вражья сила» А. Н. Серова с Шаляпиным — Еремкой!
Все ожидали с нетерпением.
Премьера! Билеты, конечно, только по приглашению.
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.
«…Желание рассказать о моих предках, о земляках, даже не желание, а надобность написать книгу воспоминаний возникло у меня давно. Однако принять решение и начать творческие действия, всегда оттягивала, сформированная годами черта характера подходить к любому делу с большой ответственностью…».
В предлагаемой вниманию читателей книге собраны очерки и краткие биографические справки о писателях, связанных своим рождением, жизнью или отдельными произведениями с дореволюционным и советским Зауральем.
К концу XV века западные авторы посвятили Русскому государству полтора десятка сочинений. По меркам того времени, немало, но сведения в них содержались скудные и зачастую вымышленные. Именно тогда возникли «черные мифы» о России: о беспросветном пьянстве, лени и варварстве.Какие еще мифы придумали иностранцы о Русском государстве периода правления Ивана III Васильевича и Василия III? Где авторы в своих творениях допустили случайные ошибки, а где сознательную ложь? Вся «правда» о нашей стране второй половины XV века.
Джейн Фонда (р. 1937) – американская актриса, дважды лауреат премии “Оскар”, продюсер, общественная активистка и филантроп – в роли автора мемуаров не менее убедительна, чем в своих звездных ролях. Она пишет о себе так, как играет, – правдиво, бесстрашно, достигая невиданных психологических глубин и эмоционального накала. Она возвращает нас в эру великого голливудского кино 60–70-х годов. Для нескольких поколений ее имя стало символом свободной, думающей, ищущей Америки, стремящейся к более справедливому, разумному и счастливому миру.