Вазкор, сын Вазкора - [41]

Я ничего не мог сделать. Я был слабее больного щенка, и он это заметил.

Он схватил символ змея на своей груди и заклацал зубами на воинов, приказывая им поднять меня и нести обратно в крарл. Я полагаю, они привязали меня на ночь на холме, чтобы удерживать страшную магию на безопасном для них расстоянии.

Они поволокли меня вниз таким же способом, как и доставили наверх.

Это было нелегкое путешествие: облака крутились колесом, а твердая земля колола, подбрасывала и выбивала из меня дыхание. Кто-то сломал мне ребра, и вскоре мне удался девичий трюк, и я потерял сознание. Я пришел в себя уже среди палаток и высоких стогов незажженных костров Ночи Сиххарна.

Они судили меня по закону племени.

Вместо Эттука председательствовал Сил, и было очень много тех, кто говорил против меня. Фактически для каждого врага, который был у меня в крарле, нашелся оратор, стоявший в его одеждах.

Как я и сознавал всегда, они только ждали случая схватить меня. Я сам воздвиг свой погребальный костер и в значительной мере сам взобрался на него.

Я лежал на спине, стиснув зубы, глотая собственную рвоту, слушая и иногда мельком видя лица мужчин и языки пламени, и вонь, исходившая от Сила, терзала мои ноздри.

Даже Чула прокралась и шептала Сил-На, а та, в свою очередь шептала своему отцу. Оказывается, я занимался колдовством уже некоторое время и поэтому выгнал дочь Финнука из своей палатки, предпочитая одну из взращенных колдовством городских женщин… Как еще в самом деле я мог преодолеть масколицых в их форте, если не таинственными заклинаниями? Племена хорошо знали, что людям не побить городских налетчиков, потому что те сами колдуны. Так даже мой героический подвиг был обращен против меня. Я подозревал, что они скоро казнят меня и уже выбрали способ, судя по шесту, к которому я был привязан. Мерой моего плачевного состояния служило то, что во мне не осталось духа борьбы и мне было безразлично, что они делают. Но судьба Демиздор наполняла настоящим ужасом мои путавшиеся мысли, и их обвинения заставляли меня неистово биться, что их очень забавляло. Они, конечно, убьют ее тоже, но убьют с незапамятных времен практикуемым мужчинами способом, насилуя ее до смерти, и они повесят меня на шесте вниз головой, чтобы я это видел, пока не лопнут мои мозги.

Были уже сумерки, солнце зашло — я пропустил момент заката, жаль, так как это был последний закат солнца в моей жизни. Сейчас была уже Ночь Сиххарна, когда духи мертвых выходили на охоту. Мужская половина должна нести дозор против духов, должны быть зажжены сторожевые костры и факелы, но ничего этого не было сделано. Меня удивило, что они не увидели зловещего предзнаменования в том, что пришлось оставить это дело из-за меня, но, подобно всем их обычаям, даже более темные были пустыми формальностями.

У меня не было богов, которым я мог помолиться. В тот час я чувствовал, что мне их не хватает.

Я начал думать также о Тафре, моей матери — я не мог называть ее иначе — чье тело они бросили в яму, вырытую в земле, потому что для женщин не существовало яркого погребения в пламени, и это было сделано, в то время как я лежал на холме.

Постепенно все это превратилось для меня в хаос огней и звуков, труп моей матери и воображаемое распростертое тело Демиздор, действительный треск огня и черное небо, вопли и завывания крарла. И в этот бред въехали на конях призраки Ночи Сиххарна, потому что никто не сторожил их.

Они были самыми четкими из всех моих видений. Черные, как Черное Место, из которого они вышли, верхом на черных, как они сами, или белых как кость, конях, с серебряными черепами, из которых все еще росли светлые волосы. Я был уверен, что сплю и вижу сон, потому что я никогда не верил в эту легенду о мертвых призраках Сиххарна, и я стряхнул с себя сон. И все равно я их видел.

Крарл тоже видел их.

Гвалт замер на ветру, раздавалось только потрескивание затухавшего костра, стук подкованных копыт по земле, когда всадники появились между палатками, и слабый звон колокольчиков на их упряжи.

Воины и их женщины замерли, как фигуры на гобелене. Только те, кто ближе всех стоял к месту прохода черноголовых, посторонились, пятясь, как в полусне. Где-то в миле от холма залаяли собаки в соседнем крарле. Этот шум был из другого мира.

Рядом со мной Сил бурно дышал через рот, и к его обычной вони добавилась новая, его мочи, вылившейся из него от ужаса. Я бы рассмеялся, если бы у меня были на это силы. Я уже догадался, кто были эти всадники и откуда они родом. Не из ямы, а из Эшкира. Их чернота была черными одеяниями, а черепа — масками.

Передний всадник поднял руку в черной перчатке и остановил колонну. Затем он заговорил на языке племен, но презрительно, как будто этот язык осквернял его рот.

— У вас здесь закованный на земле. Вы отдадите ею нам.

Это была не просьба, даже не требование. Это было утверждение. Крарл только прошелестел и вздрогнул. А тело Сила заклацало, его собственные зубы и зубы на его одежде стучали от страха.

— Среди ваших палаток есть также знатная дама из Эшкорека. Вы приведете ее. Если ей причинен ущерб, ваш крарл будет сожжен. Если она мертва, мы убьем ваших женщин и детей.