Важное время - [8]

После тренировки мы плюхнулись в фонтан, наскоро растерлись, а затем наперегонки понеслись с Фиддалом на плац перед корпусом. Невозмутимый комендант поглядывал на помощников, которые крутились около солнечного гномона и отбивали колоколом время. Вначале били три удара, потом два, а перед самым построением раздавался резкий, как точка в конце предложения, удар колокола. Те, кто приходил после него, считались опоздавшими и лишались завтрака. Из нас, «почетных учеников», не опаздывал никто. А вот многие местные построение и завтрак пропускали. Такое положение вещей коменданта, мягко говоря, не устраивало. Но его власти за пределами школы недоставало, чтобы прижучить сынков влиятельных родителей. А вот для нас с Фиддалом опоздание смерти подобно. После утренней отработки борцовских приемов мы были голодны настолько, что за завтрак могли и прибить. Прибить и съесть.

– Понимаешь, – шепнул Федя, – отец велел каждый выходной домой возвращаться. А то мама недовольна будет. Ты же сам слышал, если комендант разрешение не подпишет – то из ворот имения без этой бумаги не выпустят! А если я хоть раз опоздаю или попадусь еще на чем-нибудь – то он бумагу ни в жизнь не подпишет. Вот я вчера с вами к Булгуне в подвал и не пошел. Я не трус, понимаешь?

– Понимаю, – ответил я. – У нас в горах так говорят: веревка крепка повивкой, а человек – родными. Семья – это очень важно. Я понимаю, Федя.

– Вот, – повеселел Фиддал. И спросил: – Сегодня же очередь Юрки в комнате наказаний сидеть? К нему тоже пойдете?

– Вряд ли, – покачал головой я. – Это Булгуню ни за что посадили…

К нам подбежали приятели. Колокол пробил два раза.

– Привет! – крикнул я. – Юркхи, тут Федя спрашивает: к тебе пробиваться в комнату наказаний?

– Нет, – белозубо оскалился степняк. – Я за обедом горбушку спрячу, чтоб голодным не сидеть. А глазастой стены я не боюсь! Сын хана Йурая ничего не боится. – И он горделиво осанился.

После дядькиных тренировок с учебными ножами, после утренней борцовской подготовки проводимые комендантом занятия казались откровенно скучными. Бег, бег и еще раз бег. Бег кругом по плацу, бег с поднятыми руками, бег приставным шагом, бег в полуприседе… Потом метание камней и дротиков, прыжки. Впрочем, мальчишеская энергия била ключом, и я был рад отвлечься от тревожных прилипчивых мыслей о грядущей войне.

На уроках Либурха вновь пришел черед книги Эндира. Ученики уселись за широкий стол перед низенькой кафедрой-постаментом Либурха. А я расположился в своем укромном уголке у окна.

«Книга эта есть плод моих многолетних мыслей и придумок, направленных только на одно – как избавиться от губительной опеки Империи. Давняя история Оловянного острова расскажет каждому, кто имеет глаза и уши и готов увидеть и услышать, что Империя есть лев, убивающий и пожирающий любого, кого он сочтет добычей».

«Нелогично, дедушка, – хмыкнул я. – Только что Империя была мифической мартихорой, а теперь она просто лев. И что за Оловянный остров?» – подумал я.

И вновь наугад перелистнул страницы. Меня немного интриговала такая форма чтения. Как будто гаданием занимался.

«Хродвиг Упрямый силен и крепок в своей ненависти к Империи. При нем законы гор не уступят арнскому престолу. Но он не верит в силу тайных слов и во власть шепота. Он горяч и ослеплен жаждой скинуть Империю немедленно и не умеет ждать. Векс переждет, пересидит и перехитрит его. Хродвиг готов ударить и неизбежно проиграет. Не дать этому свершиться! Отца нужно остановить!»

Прочитав эти строки, я крепко задумался. Сколько лет было Эндиру, когда он их писал? Насколько я понял, Хродвиг обладал крутым нравом, недаром его прозвали Упрямым. Как имперский заложник Эндир собирался остановить отца, находясь в почетном плену у Империи?..

Я вновь вынырнул из омута размышлений, лишь когда вокруг загомонили друзья. Рассеянно убрал тетрадь в тубус, собрал листки заданий и отнес Либурху. Тот потянулся, чтобы потрепать меня по голове, но сдержался и выпрямился.

– Это занятие было полезным для тебя, ученик? – нейтральным тоном спросил Либурх.

– Я очень благодарен тебе, учитель, – искренне ответил я. Теперь уж старик не сдержался и взлохматил мне волосы. Не беда – местные уже умчались из класса.

На выходе нас ждал Юрка.

– О! Наш герой! – приветствовал я освобожденного. – И как тебе темные подземелья гадких имперцев?

– И вовсе они не темные, – дернул плечом Юркхи. – Там окошко мутное под потолком. Душно только. Дышать нечем.

– А стена-то с глазами? Видал ее? – спросил Кольша. Он храбрился немного – его-то очередь следующая, – но меня обмануть не мог. Парень не трусил отчаянно – но побаивался.

– Никого там нет, – медленно ответил Юрка. – Там паук в углу сидит под потолком. Это он и пялится!

«Странно. Значит, и Юрка почувствовал взгляд. Только решил, упрямец, что во всем виноват паук. Что же, может, и прав наш сын степей».

Я покосился на Бареана. Тот выглядел преувеличенно веселым, шутил невпопад, подтрунивал над Булгуней. Вот только в глазах приятеля виднелись тоска и обреченность. Да что происходит-то? И ведь не ответит – гордый!

Вечером, вернувшись домой, я наблюдал за тем, как братья-охранники едва не валятся с ног. Остах ходил куда-то по своим делам, а затем гонял учеников весь день. Пока наставник отсутствовал, братья учили имперский. В этом им помогал Пелеп. Потом Барат и Йолташ махали тяжеленными деревянными мечами, а затем с учебным ножом должны были выстоять против учителя. Дело это гиблое, заранее обреченное на провал.