Важенка. Портрет самозванки - [4]

Высокий вблизи разочаровал — на смуглом лице шрамы, узкие глаза бегают. Говорил он с опасной ласковостью, сразу решив, что Тата его, а маленького в пиджаке определил к Важенке. Купили им еще по два коктейля, и можно потерпеть ухаживания, липучие намеки, которые так кстати глушила музыка.

Кавалер Важенки в самое ухо рассказывал ей, что он таксист, машина у него здесь, в двух кварталах, и сейчас он ее подгонит, чтобы им вчетвером ехать на какую-то квартиру. Она замотала головой — какую еще квартиру! — отвернулась, прислушиваясь к объявлению бармена о том, что две последние песни, и все, бар закрывается.

— Пойдем, — завопила Тате через стол.

Вдруг осеклась, увидев, как Толик, так звали высокого, что-то говорит на ухо Тате и как медленно уходит улыбка с милого лица.

— Ребята, мы никуда не поедем, простите, но нам завтра очень рано вставать, — Важенка старалась быть твердой и бесстрашной.

— Куда ты денешься? — крикнул Толик уже через музыку и оскалился. — Ты чё пришла-то сюда?

Улыбалась жалко и ненужно. Не знала, что отвечать. Анька и Спица, собираясь в бар, так и говорили — пошли на съем. Часто возвращались утром, рассказывали, что да как, — Анька, разумеется, всегда победительница, красавица, а у Спицы однажды синяк две недели не проходил. Иногда молчали. Но то, что они с Татой здесь сейчас не для Толика и таксиста, было абсолютно ясно. Кстати, Толик благородно промолчал про коктейли, ни слова упрека, но на столике между ними четыре пустых бокала.

Таксист крепко взял ее за плечо.

— Пойдемте танцевать, — закричала она весело, выныривая из своего страха.

Даже в темноте было видно, как бледна Тата, теперь все ее движения безжизненные, так у куклы кончается завод. Таксист, немного покрутив кулачками и пару раз стукнувшись с Важенкой бедром, улетел за машиной, сказав что-то напоследок Толику. Важенка безоблачно всем улыбалась, судорожно прикидывая, сколько человек осталось в баре, где номерки, как им бежать и станет ли кто-нибудь помогать им в этом.

Толик теперь не спускал с нее глаз. Видимо, понимал, кто может оставить его без сладкого.

— Это от гардероба, и сумка моя, — Важенка под столом положила Тате на колени сумку и вложила ей в ладонь номерок, спокойно улыбаясь. — Беги вниз, как только я подойду сейчас к этому, все получи и жди на улице. Только таксисту на глаза не попадись. Быстрее.

Важенка неторопливо пошла к стойке, где Толик брал себе последний коньяк, все время оглядываясь на нее. Оставшиеся человек восемь скандировали бармену — еще, еще! Тот скрестил руки в воздухе — все, дорогие, аллес. Важенка щебетала с Толиком — на посошок? а чем КВ от пяти звездочек отличается? — заметив краем глаза, что Тате удалось ускользнуть с сумками.

— А где Наташа? — спохватился он минуты через три.

— В туалете, — с веселым удивлением выпалила Важенка. — Дай сигарету, пожалуйста.

Толик протянул ей пачку, щелкнул зажигалкой.

— Чё-то долго она.

Важенка, сделав затяжку, вытаращила глаза и выдохнула дым:

— Ага, чего-то долго. Подержи-ка, проверю, — сунула сигарету в руки Толику.

Он послушно взял, смотрел ей вслед немного растерянно.

Ну не мог он не взять, когда вот так мило — подержи, пожалуйста. Почти целая, зажженная сигарета — верный залог того, что хозяйка ее непременно возвратится, ведь только прикурила.

А хозяйка летела через две ступеньки по железной лестнице, и сердце ее колотилось в горле. На улице, выхватив пальто из Татиных рук, крикнула “бежим”, и они припустили во дворы от ярко освещенной улицы Володарского.

* * *

Теперь ветер в лицо. Резал бритвой, но жаркий ужас погони отменял его злость — мы птицы! Смешно невозможно, лицо Толика с сигаретой, умру сейчас.

В каком-то дворике, забившись за гараж, отдышались, отсмеялись. Ветра здесь немного, и всё потише, черный клен ронял неторопливые листья, и, падая, они трепетали, дрожали под маслянистым фонарным светом, лимонные с зеленью, охряные в кровавых прожилках. Внизу сквозь их звездчатый ковер жирно поблескивал асфальт. Запах дыма в морозном позднем вечере.

Стукнула балконная дверь, кто-то, откашлявшись, закурил прямо над ними, сплюнул мирно.

— Пойдем уже, — Тата опасливо задрала голову.

Глаза Важенки вспыхнули вдруг в фонарном луче, схватила подругу за рукав:

— Знаешь, зачем нам сумка Спицы, ну, старая та! Мы набьем ее в следующий раз газетами и легко смоемся от всех, бросим в баре. Разведем на коктейли, а потом — посмотрите за сумочкой, пожалуйста, мы скоро.

Тата от смеха сложилась пополам.

Снова неслись через сквер, и ветер в черном небе срывал яркие листья, шумел, швырялся ими. Тата крикнула:

— Я восхищаюсь тобой!

Важенке неловко от этих слов — ну не говорят так люди! — и приятно, конечно. Немного нелепая эта Тата.

А в тридцати километрах от них ворочался, не спал каменный, сырой город, и теперь уже точно, что он им уступит, повернется добрым солнечным боком. Все казалось возможным, нет границ, все получится — что такое “все”, трудно определить, когда тебе семнадцать, — но то, что получится, совершенно же ясно.

* * *

Ноябрьской ночью к Спице ввалился пьяный Гарик. Та дрыхла без задних ног, и Важенке пришлось самой ему открывать. В ботинках не пущу, сонно и зло сказала Важенка, перегородив ему путь к “возлюбленной”.