Ватага «Семь ветров» - [32]

«А что такое сын? — писал Роман Багаев. — Если отпрыск мужского рода, то, разумеется, я сын. А если нет, то уж не знаю, как ответить. По хозяйству я, само собой, ничего не делаю. Значит, я не есть сын в вашем понимании. Говорят, сын должен хорошо учиться и иметь возвышенные планы на будущее. Стало быть, опять я не есть сын. Еще сын должен заботиться об отдыхе уставших после работы родителей. И опять я не сын! Предки спят, а я в другой комнате извлекаю из гитары очень немузыкальные звуки, — не сын! Сын должен слушаться родителей.

Ура!! Наполовину я сын! Сын пользуется любовью родителей и всеми сыновними привилегиями. Вот тут уж я сын!

Три с половиной на полтора: сын ли я?»

Чем дальше читала сочинения Елена Васильевна, тем сильнее было ее удивление. А она-то, она все говорит им о хорошем отношении к родителям, но они и сами все прекрасно знают и понимают! Вот это кто написал?

«Я часто огорчаю своих родителей. Бывает, нагрублю им, обижу их ни за что. Но все это совершается в мимолетном порыве негодования. Бросишь им какую-нибудь грубость — и сразу раскаиваешься» — это Козликов! Кто бы мог подумать?

И главное, все, все подряд, все, как один!

Аня Пугачева: «Хорошая ли я дочь? Критиковать себя не хочется, а хвалить — тем более неудобно. Да и кто в наши дни хвалит себя? Я раньше была такой грубой, бессердечной девчонкой, сейчас так стыдно! Сейчас я все стараюсь сделать, чтобы маме было лучше, чем мне».

Лида Горюнова: «У меня очень много слабостей. Во-первых, я люблю сгущенное молоко. Во-вторых, я люблю командовать младшими сестрами, а они меня не слушаются. В-третьих, я люблю, чтобы в доме было чисто, но если я возьмусь за дело, то в редких случаях довожу его до конца. Я знаю, что с вредными слабостями надо бороться, но лень».

Света Богомолова: «Во всем виновата я одна! И вот сейчас, когда нам дали посмотреть на свое отношение к родителям со стороны, я увидела себя в незавидном положении.

Я сказала себе: „Как ни изворачивайся, ты плохая дочь…“

Ох, оказывается, как я все прекрасно понимаю! Надо перестраивать свою жизнь…»

А Саша Медведев настолько все прекрасно понимает, что действительно стихами написал!

Стихи у него получились такие:

Мне бабуся изготовит

Завтрак или там обед

И стоит, уныло смотрит,

Как внучонок плохо ест.

Может, рад за хлебом сбегать,

Рад-то рад, да не дают.

Отдохнешь, пальто наденешь,

Глядь, а хлеб уже несут.

Пошло все выходит, дрябло,

Не поэзия, а швах…

Не хочу, чтоб было вяло

В окружающих ушах!

С тетрадкой Медведева Елена Васильевна побежала к мужу в комнату: «Посмотри, что за прелесть! „Не хочу, чтоб было вяло в окружающих ушах!“»

Они долго смеялись и говорили о тем, что не такие уж и темненькие у них ребята. Каштанов спросил, что написала Клава Киреева. Каштанова нашла тетрадь Клавы и буквально оторопела, когда прочла мужу вслух:

«Да, я очень резкая и несдержанная, и иногда („Иногда!“ — подчеркнула Елена Васильевна) я все-таки огорчаю свою маму. Но я стараюсь изменить характер в лучшую сторону».

Алексей Алексеевич упрекнул жену: зачем давать такие сочинения? Зачем заставлять писать не то, что они думают?

— Я?! Я заставляю писать не то, что думают?

— Конечно. Вот Клава и написала тебе…

— Трудная девочка, неискренняя, хитрая!

— Да? А по-моему, она молодец. Ты хотела бы, чтобы она жаловалась тебе на родную мать? Это понравилось бы тебе больше? И нечего давать им такие сочинения, нечего лезть им в душу!

Вот и у них в доме назревал скандал! Елена Васильевна тихим голосом попросила мужа выбирать выражения, ко Алексей Алексеевич не только не извинился, а вдобавок прошелся насчет привычки словесников давать сочинения типа «За что я люблю Маяковского». А может, ученик и не любит его вовсе?

— Так и напиши: «Не люблю!»

— «Так и напиши»… Напиши, — а потом полгода объясняйся с тобой!

Каштанова ничего не ответила. Может быть, Алексей прав? Она долго думала об этом и решила, что все-таки права она. Ну и пусть Клава Киреева писала неискренне, пусть! Но в ту минуту, когда она писала, она и вправду немножко верила, что станет лучше… Каштанова сказала об этом мужу, тот ответил:

— Даже если и так, то это ведь на одно мгновение!

— А разве мгновение ничего не стоит? — произнесла Елена Васильевна фразу, которая потом много раз звучала в их доме, потому что Каштанов сразу повторил ее, потом повторял на многие лады, потом встал, волнуясь, и забегал по комнате.

— Алена, — сказал он, — Алена, ты сама-то хоть понимаешь, что ты сейчас изобрела?

— А что? — спросила Каштанова испуганно. — Я опять не права?

— Ты права, права, права, тысячу раз права! Ты и представить себе не можешь, как ты права! Ты нашла вез то, чего мне не хватало, о чем я день и ночь думаю.

— Не знаю, чего там я нашла…

А Тамара Петровна все больше и больше тревожилась из-за дочери.

Она всматривалась в Клаву, вслушивалась в ее голос, так легко переходивший в визг, вглядывалась в ненавидящие глаза и старалась понять: откуда взялся в ее доме этот совершенно чужой человек?

Уже давно Тамара Петровна постоянно слышала внутренний укоряющий голос или, вернее, голос возможного укора со стороны знакомых или незнакомых ей людей: «Что же вы за дочерью плохо смотрели, Тамара Петровна?»