Васина Поляна - [25]

В ночную смену Козлов подошел к штамповщице и вывалил в ее кучу полмешка, штук пятьсот уже готовых, но теперь обесцененных кронштейнов.

Прямо со штамповки Д-127 отвозились к большому квадратному железному столу, вокруг которого сидели женщины-заусенщицы. Напильниками они ровно облагораживали острые края деталей, и на сдачу в ОТК кронштейны шли уже с этого стола.

Женщины работали привычно. Они и посложнее держали в своих руках детали, чем эти нашумевшие Д-127. (Зажатая в рукавице деталь послушно подставляла свои острые бока, и проворный напильник благородил их.)

Только одна работница за этим огромным столом выглядела белой вороной. Ни штанов рабочих на ней не было, ни фартука… Даже рукавиц не было. Длинные наманикюренные пальцы держали железяку, как пирожное, мизинчик топырился в сторону, а напильник в правой руке выглядел несуразно.

Не умела работать напильником Аллочка Кильчевская.

Видно, не только ребята видели тот поцелуй на стадионе…

Теперь немцы, а стало быть и Адольф, вообще исчезли из восьмого цеха, а бывшая табельщица Кильчевская приказом по цеху была переведена заусенщицей на участок зачистки.

Она мучилась там ежедневно по восемь часов под почти непрерывную брань соседок, и самыми безобидными словами в этой брани были слова «немецкая овчарка».

Ни о каком выполнении нормы не могло быть и речи. За смену Алла зачищала не больше десятка деталей, и те, облитые слезами и капельками крови из маникюренных пальцев, браковались ОТК.

Сначала в обеденный перерыв рядом с Аллой сел Саня Лебедев… Он и после смены остался помочь ей выполнить норму.

Она улыбалась, и крупные слезы катились с ее ввалившихся щек.

Потом по другую сторону от Кильчевской в обеденный перерыв сел Ленька Лосев…

А потом возмутилась этой помощью вся бригада заусенщиц. Нет, не могли понять русские женщины в сорок восьмом году любовь к немцу. Ни понять, ни простить. Пусть этот немец был только пленным.

Леньке Лосеву почему-то вспомнился не такой уж давний июньский день, когда после долгих лет мытарств отец выписывался из своей психбольницы. Он должен был появиться днем, а у Леньки была рабочая смена. И хотя никакого особого задания у него не было, уходить с работы не полагалось. В те времена отдавали под суд даже за пятнадцатиминутные задержки. За легкие опоздания и уходы с работы полагались наказания 3 по 15 или 6 по 20. Это значит, в течение трех или шести месяцев из зарплаты высчитывали по пятнадцать или двадцать процентов. Ну, а если кто без уважительной причины прогуляет полдня или целую рабочую смену…

А в тот день Алла раздобыла для Леньки увольнительную на целых два часа. Увольнительная была подписана самим начальником цеха, так что из проходной Ленька вылетел без задержечки.

И папка, и мама, и брат Сашка были дома. Отец расцеловал старшего сына. Сидел во главе стола, строил планы.

— Для нас, инвалидов войны, артель образовали, «Красная охрана» называется. Но там не только сторожа, там и литейный цех есть, и цех ширпотреба, валенки катают… Я, хорошие мои, очень стараться буду. Ленчик пусть работу эту тяжелую бросит, пусть в институт поступит. Ну, а Александру сам бог хорошо учиться велел… Сейчас только-только июль начнется, я до осени что-нибудь придумаю — мы хорошо жить будем, и мамка наша снова красивой, довоенной, сделается.

Ой как был благодарен Ленька Алле за те два часа. Он еще не мог поверить, что отец пришел домой насовсем, навсегда, хоть инвалидом войны, но пришел и будет теперь жить с ними вместе.

* * *

Плохо стало с Сашкой Лебедевым. Он видел Аллины мучения.

Однажды, перед самым обедом он попросил Леньку:

— Позови, пожалуйста, Аллу. За цех, на пустырь.

Пустырь этот образовался из шлаковых отвалов первого литейного цеха. Сначала был просто шлак, а потом он стал зарастать травой, и теперь летом многие любители позагорать проводили там обеденный перерыв. А Иван Фролов играл там в шахматы по рублю за партию.

Только Козлов туда ходить не любил.

Сашка Лебедев был хмур и решителен:

— Алла, ты не смотри, что я такой худенький и щупленький. Это из-за блокады все. Алла, я… я… я, ей-богу, никогда не предам… Алла!

Алла нагнулась, поцеловала Лебедева.

А он прошептал:

— Выходи за меня замуж. Я же люблю тебя!

Леньку они не замечали. А он стоял рядом, слушал, пялил глаза.

Алла Кильчевская ничего не сказала, она расцеловала обоих мальчишек, заплакала и убежала.

Больше в цехе ее никто не видел. Говорили, что она уволилась, хотя все знали, что с завода уволиться не так-то просто, да и с обходным листом Кильчевская не бегала. Ходили слухи, что она покончила с собой или куда-то сбежала, но толком никто ничего не знал, а Аллы Кильчевской в цехе больше не стало.

* * *

Папа начал чудить. Он аккуратно отдежуривал с незаряженным ружьем и милицейской свистулькой около почти пустого промтоварного магазина, а остававшееся до следующего дежурства время бурно тратил на хозяйственные дела.

Первым делом он ревизовал огород. Вроде бы всем остался доволен: и как картошка окучена, и как морковь посажена-прополота, а гряду помидоров выдрал напрочь. Помидоры эти были рассажены, как всегда, в самом углу огорода на двух мокрых грядках, они там быстро росли, вымахивали чуть не по грудь человека, но толку от великанов было мало, самих помидоров там не родилось.