Василий Блюхер. Книга 1 - [3]

Врачи долго осматривали Василия. Сестра сняла с него бинты, отбросила на спинку железной кровати.

— Как ваше мнение, Петр Федорович? — спросил один из врачей с птичьим лицом и горбинкой на носу.

— Очень тяжелое ранение, — ответил Петр Федорович, — но жить будет. Русский мужик сдюжит. Пойдемте дальше!

Врачи удалились, а сестра принялась скатывать бинты. Она делала это довольно ловко двумя ладонями, работа спорилась. Василий следил за ее проворными руками и молчал. Сестре было лет за тридцать. Косынка скрывала ее волосы, но, судя по пряди, которая порой выбивалась то у одного виска, то у другого, легко было догадаться, что они темно-каштанового цвета. Она была среднего роста, полногрудая, с крепкими руками. Глаза светло-зеленые, словно их выкупали в морской воде. Звали сестру Клавдией.

Василий понравился ей с первого дня. Лицо его, обросшее за две недели щетиной, не могло привлечь женского взгляда, но Клавдии, повидавшей за многие месяцы войны сотни и сотни раненых с разными характерами, капризами и привычками, понравился унтер-офицер тем, что ни разу не застонал, когда она отрывала бинты от подсыхающих за ночь ран или нечаянно задевала его бедро. Он только закусит губы до крови, но терпит… Она часто подходила к нему и спрашивала: «Водички дать?» Василий отвечал односложно: да, в другой раз — нет. Первое время это сердило Клавдию, но потом она привыкла и поняла, что его гнетет мысль: выживет ли, а если выживет, то вернутся ли силы. По всему было видно, что в утешении он не нуждается.

Коробейников лежал в другой палате, но ежедневно заходил к Василию и неизменно спрашивал: «Ну как, землячок?», а Василий улыбнется и ответит: «Говорят, иду на поправку».

— Ты обещал меня исцелить, — напомнил однажды Василий Коробейникову. — Где же твое лекарство?

— Не могу достать, — признался Коробейников.

Клавдия, стоявшая неподалеку от них, прислушалась к разговору и строго нахмурилась:

— Если только напоишь его зельем — пожалуюсь начальнику.

— Что ты, сестренка, — успокоил ее Василий, — Савва — человек хороший, он лекарство знает от моей болезни.

— Чего еще? — недоверчиво спросила она.

— Мне бы рыбьего жира достать, — признался Коробейников.

— Еще что выдумал?

— Ты вот бинтовать умеешь, как повивальная бабка, а в моем деле ни бум-бум.

— Какой доктор нашелся! Может, заместо Петра Федоровича лечить будешь?

— Учился бы — мог, — решительно ответил Коробейников. — У мужика умишко не хуже, чем у твоего Петра Федоровича.

Клавдия собралась снова ответить, но ее перебил Василий:

— Тебе зачем, Савва, рыбий жир?

— Взял бы я полстакана жиру, вымочил бы в нем холщовую тряпку. Вонять будет хуже дерьма, да это маловажно. Холщовую ту тряпку приложил бы к твоим ранам, и пусть Клаша тебя забинтует. Поможет, убей меня бог, если вру.

Коробейников говорил так уверенно, что Клавдия тут же решила про себя: «Вреда это не принесет» — и примирилась:

— Достану, но ты, солдат, помалкивай. Узнает Петр Федорович — прогонит меня, знахаркой обзовет.

— Могила! — Коробейников закрыл ладонью рот.

Только через три дня Клавдия раздобыла пузырек с рыбьим жиром, тайком принесла в госпиталь и спрятала под кровать Василия. После врачебного обхода раненых она вылила жир на холщовую тряпку и принялась бинтовать Василия. Коробейников был прав: вонь била прямо в нос.

Коробейников ревниво следил за ее работой, а когда она кончила, поучительно предупредил:

— Сегодня день пресвятой богородицы, а ты тряпку продержи до воздвиженья креста господня.

Василий не удержался:

— Ты и доктор, ты и богослов! Это сколько ж мне ждать?

— Семь ден.

Всю неделю Клавдия обманывала Петра Федоровича при обходе.

— Раненый спит, — уверяла она его, — жаль будить, всю ночь маялся.

В другой раз солжет по-иному:

— Поправляется, Петр Федорович. Я уже перебинтовала его сегодня, вроде как лучше. И смотреть вам нечего.

На седьмой день Клавдия зашла в палату к Коробейникову и подмигнула ему: дескать, пойдем к Василию. Когда она сняла бинты, то лицо ее просветлело.

— Батюшки! — воскликнула она радостно. — Рана-то как затянулась! — И трижды перекрестилась.

С этого дня она прониклась доверием к Коробейникову. Вскоре принесла еще пузырек с рыбьим жиром и перебинтовала не только Василия, но и Савву. Перед врачебным осмотром она вечером с большой осторожностью промыла теплой водой рану, уже затянувшуюся тонкой розовой кожицей.

Доктор, сев на табурет, приблизил свои близорукие глаза к спине Василия и не без самодовольства сказал:

— Говорил ведь, что русский мужик сдюжит!

Коробейников пришел проститься: его выписывали из госпиталя и направляли в действующую армию.

— Сбегу, — доверил Коробейников свою тайну Василию. — Два года кормил вшей, теперь — будя. Жук и то жизни просит, а ведь я человек!

— Поймают, судить будут, — предостерег Василий.

— Я в Новоселки убегу, там схоронюсь. А ты как думаешь?

— За меня австрияки подумали, — горько усмехнулся Василий. — После такой мясорубки мне одна дорога — на печь.

Коробейников сочувственно покачал головой, дескать, тяжело будет семье лишиться кормильца.

— Ты женат, Василий?

— Пока нет.

— Баб, что ли, не любишь?

— Как бы тебе сказать, — подыскивая слова, медлил Василий, — какой мужик не любит бабу? Я вот мечтаю об особой женщине.