Василий Алексеев - [26]

Вроде ничего особенного и не произошло, а поосмирели парни, лица стали серьезнее, суровее. Да, это не игрушки, не «казаки-разбойники».

— Ну что, страшно? — спросил Алексеев.

— Ты скажи лучше, что дальше делать? — спросил его, морщась от боли, пораненный парень.

— Тебя как звать-то? — спросил его Алексеев.

— Василий.

— Так вот, не знаю я, что дальше делать, тёзка, — ответил Алексеев.

II вернулся в свою квартиру.

Лениво перестреливаясь, обе стороны выжидали. Алексеев понимал — полицейским затяжка на руку: в любой момент может прийти подмога. А чего ждать им, заводским?

— Что делать будем, братва? — обратился Алексеев к своим товарищам.

— Ясно что: поджигать их надо, — спокойно как о давно решенном сказал один из них.

— Верно! — загорелся Алексеев и тут же потух. — Чем? Как?..

— Керосином, как же еще, паклей, — ответил тот же парень.

— Ну да — ты их принес с собой? — с ехидцей спросил Фекличев, инструментальщик из пушечной мастерской.

— Да я живу тут рядом. У нас для керосинки две бутыли керосина заготовлены. Тряпье всякое найдется… С заднего хода подберемся к участку, в окна пакли набросаем, керосина нальем, а вы стреляйте, отвлекайте их…

— Ну, ты молодчина! — хлопнул Алексеев по плечу парня. — Как твоя фамилия?

— Андреев.

— Давай, Андреев, бери их и дуй за керосином. Как сигнал вон оттуда, из-за угла, дашь, мы стрелять начнем. — Алексеев сгреб руками остальных товарищей, подтолкнул их к выходу. — Скорей! Ждем…

Время тянулось медленно. Алексеев нервничал. Но вот и условленный знак, наконец. Нападающие открыли огонь. Полицейские отвечали.

II вдруг из окон участка показался дым. Стрельба оттуда прекратилась. Нападающие оживились.

— Ага, попались, «фараоны» проклятые!..

— Вот мы сейчас вас подкоптим чуток!..

— Эй, господа городовые! — закричал Алексеев. — Выходите поскорей без оружия да бегите по домам? Слышите? А иначе стрелять будем, живыми не выпустим.

Двери участка вскоре раскрылись, полицейские выходили с поднятыми руками, кашляли, чертыхались и разбегались, с опаской поглядывая на окна квартир, из которых им улюлюкали вослед.

Огонь в полицейском участке занимался быстро, и надо было спешно вытащить из него оружие. Один за другим ныряли в дым веселые, хохочущие парни, выбегали чумазые, с вытаращенными от удушья глазами, хватались за грудь, заходясь в глубоком кашле. Но все винтовки и наганы, патроны к ним уже лежали в куче, и их грузили в телегу, запряженную полицейским битюгом.

По дороге им снова встретились конные городовые, снова стреляли, но было видно, что просто для острастки. И также для испуга и поддержания собственной храбрости, а совсем не для того, чтобы ранить или убить, в воздух пальнуло несколько раз гордое своей победой войско Алексеева. Еще ни та, ни другая сторона не решалась пролить кровь, но все больше злобились, и было ясно, что это терпение до первого кровного случая.

У ворот Путиловского завода повозку с оружием окружила толпа рабочих, неведомо зачем собравшихся. Весть о том, что захвачено почти сто винтовок и столько же пистолетов с патронами, большинство восприняло с энтузиазмом. Раздались требования тут же раздать оружие, но Алексеев воспротивился: оружие взято по решению Петроградского комитета большевистской партии, а потому и вопрос о том, кому его дать в руки, решат большевики, их Нарвский райком.

Но толпа, до этого момента смирная, как говорится, «завелась», загорелась, будто костер от искры. Уставшие от безделья — забастовка продолжалась уже несколько дней, — люди были рады любому занятию, отвлекавшему от тревожных мыслей и предчувствий, бессознательно тянулись друг к другу, к единению, нуждались в ободряющем слове. Появились ораторы, зазвучали речи. Выступил и Алексеев, затем на грузовик взобрался Иван Голованов.

— От имени большевистской ячейки предлагаю создать Временный революционный комитет Путиловского завода. Восставший народ должен иметь своего вождя, свою заводскую власть!

Что тут было! Кричали «ура», качали Голованова и снова говорили. А народ все прибывал, уже несколько тысяч собралось. Потом разобрались по партиям: большевики — в одной стороне, меньшевики — в другой, эсеры — в третьей, анархисты — в четвертой и стали определять своих кандидатов в заводской ревком. Беспартийное большинство мерзло, матюгалось и торопило с выборами. Потом долго и придирчиво обсуждали каждого кандидата. Потом избирали. Потом решали, что должна делать заводская власть. Организовать боевую дружину — раз. Установить революционный порядок на улицах — два. Взять завод в свои руки — три.

Потом качали членов ревкома. Алексеев с хохотом взлетал над головами, а где-то рядом — временами он видел их лица — дрыгали в воздухе ногами и руками, норовя встать на землю, Иван Генслер и Иван Голованов. Да где там! Кажется, каждый из рабочих хотел прикоснуться к своим избранникам, к своей власти. Кажется, все понимали значительность момента, а все-таки кто-то должен был определить его.

— Пустите меня, пустите! — кричал Алексеев. — Я скажу, я знаю!.. Это важно!.. Пустите же!..

Его поставили на грузовик.

— Ну, говори — что ты знаешь такого важного?