Вашингтонское убийство - [4]

Он удрученно покачал массивной головой.

— Мне бы хотелось поговорить с тобой, Джерри, когда у тебя выдастся свободная минутка,— сказала Сара.

— Ради бога, в любое время. Но послушай, сперва тебе надо выпить. Сейчас мы это устроим. Шотландское виски, как обычно, правильно я говорю?

Керк фыркнул:

— Лучшая в мире память по части того, кто что пьет.

— Не смейся надо мной, мой мальчик. Когда я был послом, это считалось главным моим достоинством — наряду с миллионами Этель. А кроме того, в доме, где потребляют только «Бурбон»[2], человек, пьющий шотландское,— белая ворона.— Он сделал знак одному из лакеев, обходивших гостей, снял с переполненного подноса стакан и подал его Саре.— Как видишь, у нас по-прежнему людно: вертимся, словно белка в колесе,— добавил он с насмешливым цинизмом.— Сам не пойму, почему мы все это не бросим.

— Я все жду, что тебя пригласят в Белый дом и предложат министерский портфель или что-нибудь в этом роде,— сказала Сара.

— Никаких шансов,— весело возразил Чивер.— Этель, правда, еще надеется, но для этих ребят там, наверху, я почему-то «персона нон грата». Даже не знаю, в чем тут дело. Вот Керк, пожалуй, мог бы мне объяснить — государственному департаменту все известно. Но выудить что-нибудь из Керка трудней, чем открыть бумажкой банку сардин. И потом, откровенно говоря, какие у меня для этого данные? Деньги моей жены? Но богатых людей у них и так полно. Нет, я себя не обманываю. Мы ведем такой образ жизни просто потому, что привыкли, нам обоим так нравится, особенно Этель. Ведь в этом ее жизнь. Если уж ей не удается попасть моими стараниями в заголовки политических статей, то, угощая всех и вся, она фигурирует хотя бы в светской хронике.

Он рассмеялся и пожал плечами.

Стоявшая неподалеку дама заговорила с Керком, и Сара, отпив глоток виски, тотчас же обратилась к Чиверу:

— Джерри, а мы не могли бы потолковать сейчас, как ты считаешь?

— Сейчас? Вот сию минуту?

Во взгляде его засветилось любопытство.

— Я понимаю, момент неудачный, но ничего не поделаешь. Может быть, это мой единственный шанс, Я должна знать все, Джерри. Как на твой взгляд, в обстоятельствах смерти Тома не было ничего загадочного?

— Загадочного? Нет,— сказал он и, подумав, повторил: — Нет.

— Мог бы ты мне рассказать точно, как все это произошло? Может, выйдем куда-нибудь?

— Ну ладно, раз тебе так хочется...

— Если только тебе не будет неловко перед гостями.

Он широко ухмыльнулся:

— Удаляясь с хорошенькой женщиной, я никогда не испытываю неловкости. Вот даме моей иногда бывает неловко, это да.

Керк поглядел им вслед, и Сара негромко бросила ему:

— Потом.

Сделав вид, будто он заподозрил тут амурную историю, Чивер, как бы подтрунивая над собой, вздохнул:

— Ох, молодость, молодость! Будь я лет на двадцать — тридцать моложе, такой парень, как Керк, не имел бы у тебя никаких шансов. Во всяком случае, если бы я был поблизости. Уж я бы задал тебе работку не из легких, будь уверена.

И, взяв Сару под руку, он повел ее через зал.

— Ты не сердись, что я болтаю всякую чепуху. Я приучаю себя нести бремя старости с некоторой элегантностью или хотя бы смотреть на это дело реалистически. Как сказал пожилой шотландец молоденькой девушке, которая страшно нервничала из-за того, что очутилась с ним в двухместном купе: «Не надо волноваться, деточка. Больше всего на свете меня интересует выпивка».

Вдруг Сару схватила за руку женщина в пестром ситцевом платье и экзотических серьгах.

— Сар, лапочка! Вернулась, а мне даже знать не дала. Ну как, надо мне обижаться на тебя?

— Не обязательно, Никки. Ведь я только сегодня приехала.

Но Никки не слушала ее:

— На тебе так и написано, что ты побывала в Париже. Ах, Париж — туалеты, свобода, любовь!..

— Звучит очень мило. Особенно, если учесть, что приехала я из Азии, туалетов оттуда не привезла никаких, свободы не обрела и любви тоже не испытала.

— Но ты стала какая-то... другая! — воскликнула Никки, лихо помахивая бокалом с мартини.

Волосы у нее были ярко-золотые, высокая грудь вонзалась в сознание, словно трубный глас. Синими, уже слегка остекленевшими глазами она изучала Сару — пристально, с интересом, словно врач, ставящий диагноз.— Да ты вся какая-то новая!

— Просто только что из чистки, если ты имеешь в виду платье. А как Фред?

Вдруг Никки понизила голос.

— Я тоже переменилась,— объявила она с грустью.— Все уверяют, что у меня стал тревожный, затравленный взгляд.

Сара рассмеялась:

— А ты по-прежнему никого не слушаешь, кроме себя,— изумительная способность!

— Вот еще, слушать кого-то на званых вечерах! По-моему, и пытаться не стоит. Это было бы так утомительно! А ты заметила?

— Заметила — что?

— Перемену во мне. В моем взгляде.

Посмотрев на ее безмятежное красивое лицо, в сорок лет совсем не тронутое морщинами, Сара с внезапным раздражением бросила:

— Да что там, Никки! Если взгляд у тебя и бывает тревожный, так только при мысли о минувшей ночи.

— Ого! — задумчиво проговорила Никки.— Не очень-то ты любезна. Знаешь, Сар, язык твой — враг твой. Мне-то, в общем, все равно, но ты его лучше попридержи — для своей же пользы, если только ты поняла, что я имею в виду.