Вашингтонское убийство - [12]

— Что же именно?

Сара пыталась говорить репортерским тоном, вежливым и бесстрастным, но голос ее дрожал, и Керк на мгновение ободряюще сжал ей руку.

— Тебе нелегко это слушать, но я уже кончаю. Оливарес хитер. Он хотел, чтобы с ним кто-нибудь был, когда он найдет Тома. Как я понимаю, он пошел в дом и тут же разыскал Никки. До тех пор он все внимание уделял Барби, и дело как будто бы шло к помолвке. Но ведь Никки — известная хищница, а тут — пылкий латиноамериканец, высокий, брюнет, так станет ли она считаться с такой мелочью, как чувства собственной дочери! Достаточно было Оливаресу предложить ей пройтись по саду, и она сразу за ним побежала. А наш герой ведет ее прямехонько к розовым кустам, тут он, словно невзначай, спотыкается о Тома и посылает Никки в дом за помощью. И вот тогда-то милейший Артуро проделывает все, что нужно — ему требуются считанные секунды, чтобы расцарапать Тому руку и ввести в царапину столбнячную бациллу.

— Каким же образом?

— Я полагаю, он сделал укол в самую середину царапины — подкожно. Царапина-то глубокая, так что точечный след от укола совершенно незаметен. А раздобыть эти бациллы — дело несложное. В Южной Америке смерть от столбняка — обычное явление. Возможно, замысел этот возник у него, когда он узнал, что у Чиверов заболел столбняком садовник. Этель рассказывала об этом каждому встречному и поперечному.

— Но ведь такая затея была бы очень сомнительной,— возразила Сара.— Ну что бы это ему дало? Ты представь себе: врач вводит Тому сыворотку, Том выздоравливает, и Оливарес остается ни с чем. Мало того: его положение может даже ухудшиться, если у Тома возникнут подозрения.

— А вот тут-то и начинается самая гнусная часть его плана. Видишь ли, я выяснил кое-какие подробности. Обычно, когда в царапину попадают бациллы столбняка, то, если даже сыворотку ввести порядочно спустя, она все равно подействует и эти гады передохнут. Но если внести инфекцию искусственно, так, чтобы она сразу попала в кровь,— вот это уже совсем другой переплет. Нормальная доза сыворотки рассчитана на обычную, сравнительно мягкую форму инфекции. Она не спасает больного, если бациллу ввели в огромном количестве путем инъекции. Кроме того, в скором времени у больного смыкаются челюсти, и он уже не может говорить, он совершенно беспомощен. У, этот Артуро дьявольски хитер! Понимаешь?

Керк умолк, ожидая ее ответа. На темнеющем небе показался узкий серп месяца, стали проглядывать первые звезды, легкий ветерок принес с собой запах роз, и Саре подумалось, что вкрадчивая красота сада усыпляет ее, словно наркотик, а ей сейчас так нужно, чтобы голова была ясная, чтобы мысль работала четко.

Она молчала, стараясь сосредоточиться. Керк пристально смотрел на нее.

— Вот так это, вероятно, и было,— снова заговорил он.— Я, во всяком случае, представляю себе все это только так.

Она машинально пощелкала замком своей простой черной сумочки. Он мгновенно отреагировал.

— А... Письмо Тома! Есть там что-нибудь насчет Оливареса?

— Да, его имя упоминается,— подтвердила Сара.— Скажи, Керк, ты делился своими подозрениями с кем-нибудь, кроме меня?

— А что бы это дало? Оливарес вне пределов досягаемости, прямых улик у меня нет. Тут ничего не поделаешь. Если бы я поднял шум, проку бы никакого не было — только лишние неприятности для Чиверов, а они и так всем этим страшно удручены. Для чего же попусту затевать скандал?

— Да, такие, значит, дела...— отозвалась Сара.— Пожалуй, пора идти в дом. Мы тут остались одни.

— Можно мне прочитать письмо Тома, или у тебя есть какие-нибудь возражения?

Помедлив немного, она сказала:

— Темно, ты ничего не увидишь.

— А я ношу с собой фонарик,— тотчас ответил он, и в голосе его чувствовалась напористость.

Керк достал из кармана изящный золотой фонарик в форме карандаша, показал его Саре.

— Рождественский подарок Чиверов. Вот он как раз и пригодился.

Щелкнула кнопка, и на Сарину сумочку упал узкий луч света.

— Послушай, Керк,— сказала Сара.— Том не разделял твоей антипатии к Оливаресу. Когда он писал, что один из его друзей замешан в скверную историю, то имел в виду кого-то другого.

— Полагаю, это тем более дает мне право прочесть письмо, как ты считаешь?

Ни слова не говоря, она открыла сумочку, достала конверт и, вынув из него один-единственный, густо исписанный на машинке листок, протянула его Керку. Когда он направил на листок луч фонарика, она инстинктивно отодвинулась подальше и закрыла глаза. Письмо она знала наизусть.

«Родная, соскучился по тебе невероятно, а ведь у нас с тобой уже такой солидный супружеский стаж — целых три месяца. Тоска одолевает меня с самого дня твоего отъезда (помни свое обещание — это твоя последняя командировка!), а тут еще прицепилась какая-то странная хворь. Должно быть, легкий гриппок или что-нибудь в этом духе.

Вчера вечером повалялся немного в саду, на сырой, холодной земле. Дело было у Чиверов, во время приема. Ты заинтригована? Спешу присовокупить, что я был один. Вообще какая-то странная история. Выпил я, в сущности, совсем немного.

Неужели мне что-нибудь подмешали в виски? У меня это просто в голове не укладывается. И все же какое другое может быть объяснение? Перед самым ужином меня вдруг стало мутить и очень захотелось спать. Я вышел в сад — думал, прогуляюсь немножко, а может быть, меня там вырвет — в общем, полегчает. Я понимал, что, если сяду, меня развезет окончательно, и поэтому старался ходить, но меня шатало все сильнее.