Вашингтонская история - [87]

За столом неодобрительно зашептались. Обе женщины покачали головами, мужчины нахмурились. Круглая физиономия Раша сначала покраснела, затем побледнела. Он вытер лицо и голову платком.

— Разрешите мне сказать, господин председатель?

Голос принадлежал не Дейну, но показался Фейс очень знакомым. Мистер Каннингем, — она совсем забыла о нем. Да, это был мистер Каннингем. Он встал и через всю комнату направился к столу.

— Комиссия разрешает, — буркнул Раш.

— Благодарю вас, — сказал мистер Каннингем, вынимая изо рта трубку и проводя рукой по коротко остриженным волосам. — Чрезвычайно вам признателен. Я думаю, что мое выступление внесет некоторую ясность. На протяжении многих лет я был начальником миссис Вэнс, и просто не понимаю, как можно сомневаться в ее американском происхождении. Родилась она здесь или нет — право же, не имеет никакого значения. Это самая настоящая американка. Она была усердным и расторопным работником, отдавала все свои силы и способности родине. Чего же еще можно требовать? Если критерием является любовь к стране, где ты живешь и работаешь, то миссис Вэнс — бесспорная американка!

— Мистер Каннингем, — обратился к нему Раш, иронически поджимая губы, — а теперь разрешите задать вам один вопрос. Известно ли было вам, как начальнику миссис Вэнс, чем она занималась вне стен Департамента?

Мистер Каннингем помолчал, и лицо его снова стало мертвенно-бледным.

— Да, известно… — сказал он наконец.

— И будучи ее начальником, — продолжал Раш, — вы не сделали ей никакого внушения по этому поводу?

— Нет, не сделал. — Теперь уже голос Каннингема утратил прежнюю нерешительность.

— Вы, значит, одобряли это?

— Да, одобрял. — Он говорил тихо, но ясно и определенно. — Одобрял и продолжаю одобрять!

В комнате вдруг наступила мертвая тишина, — лишь муха, каким-то чудом попавшая в это душное помещение, продолжала жужжать. Но Фейс почудилось, что она услышала, как просвистел топор и голова Дьювела Каннингема покатилась в пыль.

Она взглянула на Чэндлера: на лице его было написано восхищение. Ей захотелось улыбнуться, но глаза ее были полны слез.

3

Около десяти дней прошло со времени внезапного отъезда Тэчера. После боя с Апелляционной комиссией, который поначалу представлялся Фейс борьбой со старой ветряной мельницей, а оказался битвой с драконом, она слегла — нервы не выдержали. Все ее усилия повидать Джини не привели ни к чему, и она совсем отчаялась.

Стоило ей увидеть в комнате Джини потрепанного медвежонка или зайца, как неодолимое желание плакать охватывало Фейс. Ночью пустота комнаты давила ее: она то и дело просыпалась, по привычке прислушиваясь к дыханию Джини — не заболела ли дочурка, спит ли спокойно, или бредит во сне. Фейс вспоминались все радостные и тревожные дни, которые она провела у ее постельки, следя за лихорадочными скачками температуры, — она вновь переживала их сейчас и вновь радовалась или мучилась.

Самый дом, казалось, укорял ее. Оставаться в нем дольше было невозможно. Здесь начала она свою семейную жизнь так же счастливо, как жила до замужества, но на всех позднейших воспоминаниях лежал омерзительный налет — особенно противный, когда смотришь на прошлое сквозь призму времени. Дом теперь был для нее лишь источником страданий. И потому Фейс старалась по возможности проводить время вне его стен.

Дом казался пустым, даже когда приходили люди, чтобы посочувствовать ей, и громко говорили, желая прогнать злых духов, которые — это было для всех ясно — осаждали ее. Фейс позвонила Мэри-Маргарет в Балтимору, и добрый старик Хезуэлл тотчас явился, чтобы побыть с ней. Но, проведя с ним сутки, Фейс попросила его уехать: присутствие чужого человека, необходимость занимать его — были для нее невыносимы. Хезуэлл разбирался в политике, но ничего не понимал в детях.

И снова приходили люди; разные друзья и знакомые звонили по телефону. В том числе и Аб Стоун, конечно. Как-то забежали Эвелин с Марией: им очень жаль, что у нее так получилось с работой, они желают ей счастья. На следующий день после заседания Апелляционной комиссии зашел мистер Каннингем с женой, и они просидели весь вечер. Позднее к ним присоединился Дейн Чэндлер, и они весьма храбро и остроумно прохаживались насчет шпиков, полицейских ищеек и тупоголовых конгрессменов.

Вообще один только Дейн Чэндлер — помимо Донни (Донни согласилась остаться, чтобы не потерять угол… иными словами, не захотела уйти) — только Дейн Чэндлер не вызывал у Фейс раздражения. Стоило ей заметить на улице — днем или вечером — слоняющегося без дела человека, как она решала, что это — тайный агент. Она вздрагивала от любого стука в дверь или телефонного звонка. Она подозревала мальчишку-разносчика в том, что он шпионит за ней, а когда аптекарь на углу спросил мимоходом: «Что-то я давно не видел мистера Вэнса, миссис Вэнс… он болен?», она с беспричинной резкостью и враждебностью отрезала: «А вам какое дело!»

Даже с Дейном она бывала вспыльчива. Она знала, сколько времени и усилий он тратит ради нее, и все-таки иногда придирчиво спрашивала себя: а все ли он делает, что может? Сразу после заседания Апелляционной комиссии они чуть было не рассорились из-за метрического свидетельства.