Вашингтонская история - [53]

Гул возбужденных голосов заглушил его слова, дальше этого дело на митинге не пошло. Спорили все об одном и том же, выступали за и против, весьма туманно и без определенных предложений. Страх все больше и больше овладевал Фейс, внутри у нее все сжалось. «Какие кретины!» — думала она. Только двое или трое говорили более или менее разумно. А у нее самой не хватало ни сил, ни смелости встать и высказаться начистоту. Она видела, что и остальные испуганы не меньше — бледная стенографистка, юноша-рассыльный, негритянка. Ну где этим несчастным искать защиты? У них нет влиятельных «связей», ученые общества не станут выступать ради них с заявлениями, блестящие адвокаты не возьмутся их отстаивать. Они погибнут, погибнут… если на подмогу им не придут профсоюзы.

— Среди нас есть ученые, — размеренным, неторопливым голосом говорил коренастый молодой физик, — мы должны подумать о том, как отражается «охота на ведьм», предпринятая комиссией, на свободе мысли, на свободе научных исследований, и выступить с заявлением…

Но дальше говорить ему не дали. Человек с налитыми кровью глазами заорал:

— Вы красный! Убирайтесь вон с нашего митинга! Я вот думаю, что нам надо залезть в свои норы, затаиться и как чумы избегать стычек с комиссией, — тогда она оставит нас в покое.

Фейс тихонько поднялась и выскользнула в боковую дверь. Хватит с нее этих разговоров. Она там чуть не задохнулась, и в ушах у нее все еще звенело.

Даже зной, которым, точно открытая печь, обдала ее улица, когда она вышла из прохладного зала заседаний, был ей приятен. Она сразу попала в атмосферу обычного воскресного дня. По улицам гуляли пары в легких летних одеждах; бесцельно сновали такси; лимузин какого-то дипломата нетерпеливо гудел, предупреждая неосторожного пешехода; юноша с девушкой оба в трусах, оба красивые, загорелые, проехали мимо на тендеме.

Но ни жаркий воздух, ни царившее вокруг оживление не сняли камня с души Фейс: она была удручена и подавлена. Какой ужас весь этот митинг, — и все потому, что ужас вошел в жизнь его участников.

Тут у нее мелькнула мысль, которая несколько дней назад ни за что не пришла бы ей в голову. «Что, если, — с дрожью спросила она себя, — что, если среди них был осведомитель? И он обязан доложить комиссии обо всем, что произошло?..»

А, не все ли равно, не это важно.

Важно, что теперь она стала бояться даже тех, кто взят на подозрение, как и она.

4

Неделя началась с разлада. Накануне Тэчер буркнул, чтобы его непременно разбудили: предстоит важное совещание по вопросу о сбыте продукции, но он спал так крепко, что никакими силами разбудить его было невозможно. Через некоторое время Фейс заметила в ванной раскупоренный флакон со снотворным, и ей все стало ясно.

Странно, однако: Тэчер никогда не принимал снотворное после попоек. Накануне он вернулся с игры в гольф, пьяный и злой как черт из-за того, что ему пришлось везти в свой клуб одного нахального клиента, торговца автомобилями, и развлекать его там игрой в гольф. Тэчер побаивался этого человека: того и жди начнет мстить ему, Тэчеру, который сумел пробраться в члены клуба. Домой Тэчер приехал в таком состоянии, что Фейс подивилась, как он не разбил паккард. И в то же время она обрадовалась: муж был слишком пьян, чтобы ехать в Уоррентон, где их ждали в гости. Какое счастье!

«Должно быть, Тэчер, — подумала она в то утро, — протрезвел среди ночи и прибег к помощи снотворного». Фейс со злостью тряхнула мужа еще раз, — нет, хватит, больше она его трогать не будет. Тэчер, конечно, рассердится, что она его не добудилась. Станет говорить, что она это нарочно, и разубеждать его бесполезно: он только еще больше разозлится.

День был пасмурный, по небу плыли тяжелые, грозовые тучи. Казалось, весь мир погружен в безысходную тоску, и Фейс, точно губка, впитала в себя это настроение. Нет, сказала она себе, надо что-то предпринять, нельзя так падать духом, как после вчерашнего митинга. И Фейс решила немедленно повидаться с Абом Стоуном.

Она пришла слишком рано и вынуждена, был а подождать, хотя он явился задолго до остальных служащих.

— Ого! — удивленно воскликнул он и улыбнулся своей спокойной улыбкой. — Что привело вас, сюда в такую рань?

— Я хотела рассказать вам об одном митинге, вот и все, — ответила она, судорожно сжимая сумочку.

— Хорошо, — сказал он и жестом пригласил Фейс в свой кабинет.

— Я очень расстроена тем, что произошло, — сказала она, садясь возле зеленого стола с металлическими ножками. — Может быть, со временем я к этому привыкну.

— Да, конечно. Должен сказать, что я горжусь вами — так же, как и Чэндлер… — Он помолчал, заметив, как загорелись ее глаза. — Да, я узнал от него все подробности о том, как проходил разбор вашего дела в комиссии. Он считает, что вы держались с большим достоинством. А это высшая похвала, какую от него можно ждать.

Она просияла:

— Я очень рада. Глупо, конечно, этому радоваться. Но ничего не поделаешь.

Сильной рукой с короткими пальцами Аб погладил свежевыбритые, слегка синеватые щеки.

— Вовсе не глупо. — Он вздохнул и слегка улыбнулся. — Ваше счастье, что Чэндлер заинтересовался вами. Это удачно не только для вас, но и для нас: я боялся, что мы потеряем его.