Вашингтонская история - [28]

Первая — это книжные полки. Само собой, ряды толстых кодексов в одинаковых переплетах, но среди них — цветные обложки новых книг по экономике и политике, а также несколько романов — кое-какие Фейс узнала; это были серьезные романы. Итак, очевидно, интересы Чэндлера не ограничиваются юриспруденцией. Трудно сказать почему, но Фейс это как-то приободрило.

Вторая особенность имела для нее сугубо личный смысл. На стенах в узеньких рамках висело с полдюжины литографий, изображавших сцены в суде — но, в отличие от тех, что украшали приемную, они не прославляли давным-давно умерших и позабытых английских законников. Здесь висели литографии с рисунков Домье — злые сатиры на судей и адвокатов. Некоторые из литографий Фейс хорошо знала, и ей было приятно увидеть их здесь. Ближайшая изображала узника на скамье подсудимых; судебная стража держит его с обеих сторон и затыкает ему рот, а судья провозглашает: «Вам предоставляется слово. Вы свободны. Говорите!»

Глядя на литографии, она вспомнила о своих репродукциях с рисунков Гойи. «Интересно, понравились бы они Чэндлеру?» — подумала она. Интуитивно она догадывалась, что да, — и у нее стало тепло на душе при мысли, что их вкусы и взгляды совпадают.

Как непохоже это ощущение на тот холод, которым обдало ее, когда она впервые показала Тэчеру гравюру Гойи… Взяв мужа за руку, она повела его в небольшую комнатку, служившую ее отцу кабинетом и библиотекой, и, выдвинув широкий ящик книжного шкафа, бережно вынула папку. Это были офорты из серии «Бедствия войны», — сокровище, которое отец берег как зеницу ока. Фейс с любовью переворачивала листы.

— Бр-р! — поморщился Тэчер. — Слишком мрачно!

— Тебе не нравятся офорты, — отозвалась Фейс, — а мне не нравится война. По-моему, это великолепно. Во время гражданской войны в Испании я уговорила маму продать часть офортов и пожертвовать деньги в пользу республиканцев. Если бы республиканцы продержались дольше, я бы, наверное, продала все. Отец был республиканцем, и я уверена, что он сам подсказал бы мне это. Страшно жаль было расставаться с ними…

— А я собираю охотничьи гравюры, — сказал Тэчер.

Фейс положила папку в ящик странно-беспомощным движением, с чувством пустоты, которого она никогда не забудет.

И теперь Фейс тихо радовалась, глядя на Домье… но постепенно мыслями ее снова завладели Дейн Чэндлер и розовая повестка.

В белом полотняном костюме Чэндлер казался подтянутым и элегантным, хотя и без тени франтовства. «А я, — с досадой подумала Фейс, — после всех сегодняшних мытарств, должно быть, выгляжу просто чучелом». Ну почему ей не пришло в голову остановиться где-нибудь по дороге и привести себя в порядок — хотя бы подкрасить губы и перевязать ленточку на волосах! Совсем ни к чему было являться сюда в виде херстовской карикатуры на радикалок.

Чуть тягучий голос Чэндлера отвлек ее от воображаемого зеркала.

— Я был бы рад сказать вам, миссис Вэнс, что ваш случай — единственный в своем роде, но, к сожалению, это далеко не так. По сравнению с другими, вам еще повезло. Вот, например, в повестке не сказано «явиться немедленно». Вам, к счастью, предоставили некоторую отсрочку.

Фейс подняла голову.

— А что это значит?

— По закону, — сказал Чэндлер, — немедленный вызов означает лишь то, что вызываемое лицо должно явиться в самое ближайшее время. Но агенты комиссии имеют обыкновение использовать такие повестки, как ордер на арест. И если вы не знаете своих прав, то вас могут тут же повести на заседание, не дав никакой возможности подготовиться. Конечно, это грубое нарушение конституции…

Фейс недоверчиво подняла брови.

— Вы хотите сказать, что меня могли бы вытащить из кровати среди ночи?

Чэндлер взглянул на нее, как бы представляя себе эту картину, и глаза его блеснули при мысли, которая, видимо, не имела ничего общего с законами.

— Да, наверняка, — если агент предпочтет ночное время. Вы, мне думается, вели бы себя в таких обстоятельствах иначе, но многие пугаются при виде печатей и покорно делают то, что им велят. Иногда агенты комиссии даже конфискуют бумаги, хотя вручение повестки не дает на это никакого права.

— У меня нет никаких бумаг.

— Даже любовных писем, перевязанных розовой ленточкой? — мельком улыбнулся он. — Вам могут инкриминировать и цвет ленточки.

Фейс грустно покачала головой. Хранить письма Тэчера? Боже мой, она тотчас сжигала каждое. Это были не такие письма, чтобы хранить их в шкатулке вместе с засушенными цветами… можно назвать их как угодно, только не любовными.

Чэндлер, видимо, заметил промелькнувшую в ее глазах тень.

— Я вовсе не хочу вас запугать, — сказал он. — Вряд ли агенты применят по отношению к вам насилие, хотя это порою случается. Грубость, нахальство, — обычно дальше этого они не идут…

— Одним словом, — перебила его Фейс, — изложите мне в популярной форме: «Что должна знать каждая женщина о гестапо»!

Он улыбнулся этой шутке, но улыбка тут же исчезла, а глаза снова стали озабоченными.

— Мне думается, сейчас надо обсудить дальнейшие шаги. Прежде всего мы позвоним главному адвокату комиссии Джиму Грейсону. Он может разъяснить некоторые вопросы.