Ваше Благородие - [39]

– Огонь всем! Турки прорываются протокой!

Грохнул штуцер Живана, разрядили в далёкую для них цель свои фузеи Милош с Петаром. Со стороны камышей раздался истошный вой. Стена из растений буквально вспучилась от рванувших с ускорением всадников. На прорыв шло большое конное подразделение, и остановить его здесь было некому. Основные силы русских стояли сейчас у крепости и готовились там принять капитуляцию, а те небольшие конные разъезды, что сновали в этой местности, были уже не в счёт. Загороди они собой дорогу и их бы попросту смело этой турецкой кавалерией напрочь.

Всё это Лёшка прекрасно понимал, но, когда он увидел, как первые всадники взбираются по косогору на берег, а среди них мелькают люди в чёрных кафтанах и в таких знакомых серых шапках из волчьих шкур, всю его логику и осторожность просто выбило из рассудка.

– Это «волки»! Егеря, к бою! – и он судорожно добил новую пулю в ствол.

Пять сотен отборной кавалерии сипахов с двумя сотнями беслы не пожелали сдаваться врагу и, воспользовавшись сильными дымами от пожарищ, проскочили в неглубокую западную протоку, отделяющую остров с замком от другого соседнего острова, сплошь заросшего камышом. А уже с него они нырнули в другой, более узкий рукав и уже после того заросшими плавнями прошли за русский фланг.

Войска Олица уже праздновали победу, и им было не до контроля за этой протяжённой камышовой стороной. Всё должно было получиться у кавалеристов, осталось только выбраться из камыша за тыловыми порядками и затем уйти на запад. А там обязательно найдётся место, где переплыть Дунай будет гораздо проще, и тогда они уже будут у своих. Ведь весь противоположный правый берег реки был сейчас в руках у турок.

«Бах! Бах! Бах!» – частили выстрелы фузейщиков, ведших огонь с убойных ста пятидесяти шагов. «Бах! Бах!» – хлопали редкие выстрелы штуцеров, выбивая цели на выбор. С другой стороны от поста Тимофея тоже хлопнули первые выстрелы. Ещё минут пять и сюда подтянется вся егерская команда. Но было поздно, турецкая кавалерия, выскочив на берег, уходила вдаль. Вдруг с её правого фланга отделился десяток всадников в серых меховых шапках и, рассыпаясь с разворотом в цепь, начал заходить на тройку Живана.

Полусотник узнал в этих четырёх фигурках своих давних врагов из леса и понял, что теперь-то он сможет рассчитаться за погибший там десяток своих людей. Вот они эти зелёные шайтаны, они сбросили свои серые и грязные тряпки, в каких были только недавно, а сейчас стояли в суконных шинелях. Скоро он порубает их всех! И полусотник издал гортанный крик, закручивая саблю.

«Бах, бах, бах, бах!» – четыре ствола выплюнули свинцовую смерть навстречу беслы. И к маленькому ощетинившему штыками каре егерей подлетело уже теперь только шестеро «волков». Лёшка отбил первый удар сабли штыком, принял на ствол второй, выбивший аж сноп искр из его стали, затем третий. На! И он вогнал штык штуцера в ногу ближайшего кавалериста, пробивая её насквозь и вонзая остриё ещё глубже в лошадиный бок. Жеребец вздыбился и, заваливаясь, подмял под себя седока. А по левому плечу взрезая кожу, вскользь ударил первый сабельный удар. Лешка выхватил пистолет и разрядил его прямо в лицо всадника.

– Аа! – проорал окровавленный Живан и вогнал штык в бок ещё одному кавалеристу.

Этих шайтанов было не просто так взять, они не хотели бежать как испуганные пехотинцы и отчаянно сопротивлялись. Всадники мешали друг другу, крутясь перед штыками, и осыпали русских ударами сабель. Вот командир этих шайтанов завалил одного джигита, вогнав ему и его коню штык по самое основание, а затем застрелил другого из пистолета. Крутанувшийся полусотник резко рубанул по голове соседнего с ним егеря и сиганул сверху прямо на русского офицера. Он бы его убил, но как хотелось привезти этого страшного шайтана живым и уже потом, при всех соплеменниках содрать с него лично кожу. Тогда ему точно забудут потерю людей, и он смело сможет смотреть в глаза старейшинам в своих родных горах.

Лёшку сбило тело, вылетевшее из седла, командир «волков» с лёту подмял его под себя на землю. «Бац, бац, бац», – беслы, схватив его обеими руками за отвороты шинели, теперь остервенело вбивал голову в грязь. Была бы земля просохшей – хана прапорщику пришла бы совсем скоро. Но эти мокрые и грязные брызги привели уже заметно посмурневшего Лёшку в чувство. И он, рванув пальцами левой раненой руки смуглую щёку всадника от себя, раздирая её кожу ногтями. Ему удалось немного отодвинуть вверх эту покрытую волчьей шапкой голову. Лёшка напрягся и что есть сил хлестнул боковым ударом полу сотника в висок, а затем ещё и ещё раз! Тот выпустил отворот шинели и потянулся к Лёшкиной шее.

Левая рука онемела от потери крови и уже не могла сдерживать противника. – Cariye, pis pis domuz! (– Наложница! Свинья вонючая! (тур.)), – выплюнул он те первые ругательства, что только пришли ему на ум из турецкого, брыкаясь при этом, сколько только было мочи.

Джигит взвизгнул и, выхватив из-за пояса свой кинжал, резко ударил им Егорова в грудь. Удар был направлен в сердце, но, чуть отклонившись от толчка, он ударил под углом в «кагульскую медаль», нацепленную под шинелью и уже сбитый в сторону, пробил наискосок грудную мышцу, а потом ударил в ребро и ушёл в бок.