Ваша до рассвета - [29]

– Эта девушка дура, – повторила Саманта с еще большим осуждением. – А вы еще больший дурак, если тратите впустую ваше время на мечты о фривольном существе, которое больше волнуют ее платья для бала и поездки на фаэтоне по парку, чем то, что она делала для вас. – Поднявшись на ноги, Саманта подошла и шлепнула письма на тыльную сторону его руки. – Если не хотите, чтобы кто–то еще наткнулся на ваши сентиментальные сокровища, предлагаю вам положить их под подушку.

Габриэль не сделал ни единого движения, чтобы взять письма. Он просто уставился перед собой, рот его затвердел. Его ноздри раздувались, но она не знала, от гнева или от богатого цветочного аромата, который шел от надушенной бумаги писем. Она уже начала думать, что зашла слишком далеко, как вдруг он отпихнул письма от себя.

– Вероятно, вы правы, мисс Викершем. В конце концов, письма мало как может использовать слепой. Почему бы вам не взять их?

Саманта отшатнулась.

– Мне? И что же, спрашивается, мне с ними делать?

Габриэль встал, возвышаясь над ней.

– Какое мне дело? Можете выбросить их в мусорный ящик или сжечь, если хотите. Просто уберите их, – печальная улыбка скривила его рот, и он мягко закончил, – с моих глаз долой.

* * * 

Саманта сидела на краешке своей постели в поношенной ночной рубашке из хлопка и смотрела на пачку писем в своих руках. За окном уже сгустились черные, как смола, сумерки. Дождь хлестал в оконные стекла, словно ветер заставлял его наказать всех, кто бросил ему вызов. Несмотря на уютно потрескивающий огонь в ее очаге, Саманта все еще чувствовала себя продрогшей до костей.

Ее пальцы играли с потертыми концами ленты, связывающей письма. Габриэль доверил ей избавиться от них. Было бы неправильно предать это доверие.

Она потянула за ленту. Шелк развязался, и письма рассыпались ей на колени. Сняв очки, она развернула самое верхнее, ее руки задрожали. Уверенный женский почерк плавно струился по бумаге. Письмо было датировано 20 сентября 1804, почти за год до Трафальгара. И споря со своей цветистой элегантностью, текст в нем был сугубо деловой.

* * * 

«Мой дорогой Лорд Шеффилд,

В Вашем последнем и довольно дерзком послании Вы утверждаете, что любите меня за «сочные губы» и «голубые глаза с поволокой». Это заставляет меня задать Вам вопрос – а будете ли Вы любить меня, когда эти губы сморщатся не от страсти, а от возраста? Будете ли любить, когда мои глаза поблекнут, а привязанность к Вам останется такой же?

Я почти слышу, как Вы хихикаете, расхаживая по своему городскому дому и отдавая приказы слугам в той своевольной манере, которую я нахожу одновременно досаждающей и неотразимой. Без сомнения, Вы потратите целый вечер, сооружая остроумный ответ, который бы очаровал и обезоружил меня.

Держите это письмо поближе к своему сердцу, милорд, так Вы будете ближе ко мне.

Ваша,

Мисс Сесиль Марч».

* * * 

Сесиль не смогла удержаться и подписалась с витиеватым росчерком, который выдавал ее юность. Саманта смяла письмо в кулаке. Она не чувствовала жалости к этой девочке, только презрение. За ее дразнящие обещания заплатили слишком дорогой ценой. Она была не лучше средневековой дамы, которая повязывает свой шелковый бант на руку рыцаря перед тем, как послать его на сражение, где он окажется перед лицом смерти.

Собрав письма, Саманта поднялась и шагнула к очагу. Она ничего так не хотела, как сжечь их до пепла, как они того заслуживали, чтобы можно было притвориться, что эта неопытная и высокомерная девчонка никогда не существовала. Но когда она уже приготовилась скормить их пляшущему огню, что–то остановило ее руку.

Она подумала о долгих месяцах, которые Габриэль хранил их, о страсти, с которой он охранял их от ее любопытных глаз, о беспомощном желании на его лице, когда он вдыхал их аромат. Ей показалось, что уничтожение писем принизит жертву, которую он принес, чтобы покорить сердце их автора.

Она повернулась и внимательно осмотрела свою крошечную спальню. Она так полностью и не распаковала свои вещи после несчастного случая с Габриэлем, решив, что легче просто засунуть их все в высокий большой шкаф в углу. Опустившись на колени около своего сундучка, обитого кожей, она снова завязала письма лентой и закрепила небрежным узлом. Она запихнула их в сундучок, похоронив так глубоко, чтобы не было никакой возможности снова наткнуться на них.

Глава 8

«Моя дорогая Сесиль,

Мне трудно поверить, что Ваша мать не обращалась к Вашему отцу по имени, пока не родила ему пятерых детей…»

* * * 

Когда следующим утром Саманта вошла в спальню Габриэля, она обнаружила его сидящим перед туалетным столиком с бритвой у горла.

У нее замерло сердце.

– Не делайте этого, милорд. Я разрешу вам сегодня встать. Я обещаю, что разрешу.

Габриэль повернулся на звук ее голоса с бритвой в руке.

– Знаете, в чем одно из немногих преимуществ отсутствия зрения? – жизнерадостно спросил он. – Вам не нужно зеркало, чтобы бриться.

Зеркало ему, может, и не было нужно, но это не мешало зеркалу на туалетном столике любовно запечатлять его отражение. Как обычно, он не потрудился застегнуть пуговицы на рубашке. Ткань цвета слоновой кости распахнулась, открывая приличную часть словно посыпанной золотой пылью груди и мускулистого живота.