«...Ваш дядя и друг Соломон» - [38]
Кровать моя была узка, и надо было совершать акробатические движения, чтобы одеяло совсем с меня не сползло. И все же счастье чуть-чуть мне улыбнулось. Плащ-палатка его величества была коротка большому телу Амалии, но она скорчилась, как ребенок в утробе матери. Уголок постели остался и мне. Остаток ночи я и провел, сидя в этом уголке, пил безвкусный холодный чай, трясясь от холода. А что мне оставалось делать? Накрываться ужасно пахнущей овечьей шубой Амалии? Так я и провел первую ночь с моей Амалией, все же накрывшись ее шубой.
Рассвело. Амалия открыла глаза. Она ведь всю жизнь была среди рано встающих. Вскочила, а я сплю, прикорнув в уголке кровати. Тут же начала проявлять заботу, хотя я был еще в полусне и ничего не соображал. Она сняла с меня свою шубу, а мне было все равно. Уложила в постель и накрыла плащ-палаткой, выползла из барака, а я спал.
Стоит Амалия у моего барака, повязывает платком голову, и кто возникает из рассветных сумерек? Никто иной, как Шлойме Гринблат! Видит он ее у входа в мой барак, в праздничной ее шубе, в такой ранний час, и уже все знает, даже более того.
А если знает Шлойме, значит, знает весь кибуц, ибо Шлойме уверен, что он – это кибуц, а кибуц – это он. После обеда заходит на вещевой склад, в коммуну Амалии, обращается к ней:
«Амалия, мне нужны теплые и длинные кальсоны. Я ведь работаю в коровнике и должен рано вставать. А утром холодно, ты ведь не хуже меня знаешь, как утром холодно».
Да, да, в эту холодную и дождливую зиму многие не в себе, а Шлойме – в первую очередь. Просить кальсоны, когда денег нет на покупку носков и дождь уничтожил озимые. А он тут со своими кальсонами. Амалия, у которой всегда была пара слов в запасе, выдала ему как следует:
«Кальсоны! Только это тебе не хватает. А теплые носки у тебя есть? У казначея денег нет даже на покупку носков».
«У казначея? А тебе что, трудно на него повлиять?»
Шлойме, считая стоящего перед ним человека согрешившим, должен измерить его взглядом с головы до ног. Не очень приятно, когда его зеленые бегающие глазки осматривают тебя. Так он и оглядел Амалию, и она смутилась. Все на складе – девушки-швеи, девушки у гладильных столов, женщины, сидящие на скамеечках, штопающие носки и пришивающие пуговицы, – посмотрели на них. На самоуверенное лицо Шлойме и на покрасневшую до корней волос Амалию. У всех были ушки на макушке и язычки всегда готовые к новым сплетням.
Это обнаружилось несколько дней спустя. В кибуце уже нас поженили. Передавали из уст в уста всяческие байки – о хитрости некрасивой Амалии, окрутившей симпатичного мужчину Соломона. Ну, конечно же, говорили все, у Амалии галутный характер: пользовалась уловками свахи из местечка.
Все это свалилось на ее бедную голову – летом история с патефоном, зимой – история с Соломоном. Можно от этого сойти с ума. Самое интересное, что я-то ничего не знал, что происходит вокруг нас. Никто мне слова не сказал. Меня щадили, и всё валили на нее.
Пришла она ко мне вся в слезах, вытирая глаза тряпочкой, отрезанной от какой-то ткани. Так это было в те дни: на платки шли какие-то стершиеся отрезки тканей. Правда, свой платок Амалия обшила цветной каемкой. Именно этот платок почему-то особенно произвел на меня впечатление. В нем была тоска по порядку, чистоте и красоте. И она оплакивала свалившуюся на нее несправедливость. Сел я рядом с ней на кровать, обнял за плечи, и сказал:
«Перестань рыдать».
«Тебе легко говорить».
«Совсем не легко».
«Почему же так говоришь?»
«А что я сказал?»
«Я знаю, что ты сказал?»
«Поженимся. Я сказал – поженимся, Амалия».
«Что? Выходит, кибуц прав?»
«Что поделаешь, Амалия. Иногда и кибуц бывает прав».
И тут слезы Амалии высохли, лицо просветлело. Ощущение было, что я взял ее на плечи, и увез далече – в высоты. Не раз в моей жизни было ощущение, что я несу чью-то душу ввысь, да и самого себя – ввысь, к иной прекрасной, небесной жизни.
Поцеловал я ее в губы, Они были мокрыми и горькими от слез. Я чувствовал себя так, словно рыдал вместе с ней. После этого поцелуй мой был долгим.
Перенесли мы в мой барак ее шкаф с мешковиной вместо дверок, кровать с покрывалом из мешковины, и занавеси из мешковины. Разукрасили салон мешками из-под муки, и стали семьей, одной из многих в кибуце.
Когда Амалия ушла в мир иной и необходимы было оформить соответствующие документы, обнаружилось, что она не замужем и я холост. Мы ведь и забыли, что не поженились по закону. Но этот факт никогда не мешал нам.
Глава девятая
Адас
Дядя Соломон, друг мой бесценный, спасибо тебе за прекрасный букет роз, что ты поставил в пустую банку. Я сразу поняла, что щедрый незнакомец это ты. Запах роз распространяется по комнате. И я пишу, повинуясь волнам этого аромата. Знаешь ли ты, что у запаха есть движение? Да, медленными волнами он течет вокруг меня. И как волны болтают маленькое суденышко, так и я качаюсь на пахучих волнах, которые волнуют мое сердце и отгоняют мою печаль.
Огонь охватил пространство кибуца. Искры радости и адское пламя тревоги. И языки этого пламени охватывают нас – Рами и меня – легко обжигая. Голоса транзисторных радиоприемников соревнуются с роем голосов кибуцников, слушающих диктора. Все толпятся на асфальтовых дорожках, дома пусты. Каждое сообщение по радио, каждый рассказ, песня, речь – как сильные порывы ветра, раздувающего огонь. Около правления, около телефонов толпится особенно много народа, и каждый звонок телефона, как набат колокола. Каждая малая весточка о чьем-то сыне или муже мгновенно передается из уст в уста. Глаза горят от радости, зависти, тревоги. Флюиды ночи плывут на север, а вертолеты летят на юг, в тыловые госпитали, и небеса полнятся сообщениями о победах, вестями о продолжающейся войне.
Наоми Френкель – классик ивритской литературы. Слава пришла к ней после публикации первого романа исторической трилогии «Саул и Иоанна» – «Дом Леви», вышедшего в 1956 году и ставшего бестселлером. Роман получил премию Рупина.Трилогия повествует о двух детях и их семьях в Германии накануне прихода Гитлера к власти. Автор передает атмосферу в среде ассимилирующегося немецкого еврейства, касаясь различных еврейских общин Европы в преддверии Катастрофы. Роман стал событием в жизни литературной среды молодого государства Израиль.Стиль Френкель – слияние реализма и лиризма.
Роман «Дикий цветок» – вторая часть дилогии израильской писательницы Наоми Френкель, продолжение ее романа «...Ваш дядя и друг Соломон».
Наоми Френкель – классик ивритской литературы. Слава пришла к ней после публикации первого романа исторической трилогии «Саул и Иоанна» – «Дом Леви», вышедшего в 1956 году и ставшего бестселлером. Роман получил премию Рупина.Трилогия повествует о двух детях и их семьях в Германии накануне прихода Гитлера к власти. Автор передает атмосферу в среде ассимилирующегося немецкого еврейства, касаясь различных еврейских общин Европы в преддверии Катастрофы. Роман стал событием в жизни литературной среды молодого государства Израиль.Стиль Френкель – слияние реализма и лиризма.
Наоми Френкель – классик ивритской литературы. Слава пришла к ней после публикации первого романа исторической трилогии «Саул и Иоанна» – «Дом Леви», вышедшего в 1956 году и ставшего бестселлером. Роман получил премию Рупина.Трилогия повествует о двух детях и их семьях в Германии накануне прихода Гитлера к власти. Автор передает атмосферу в среде ассимилирующегося немецкого еврейства, касаясь различных еврейских общин Европы в преддверии Катастрофы. Роман стал событием в жизни литературной среды молодого государства Израиль.Стиль Френкель – слияние реализма и лиризма.
Сборник «Поговорим о странностях любви» отмечен особенностью повествовательной манеры, которую условно можно назвать лирическим юмором. Это помогает писателю и его героям даже при столкновении с самыми трудными жизненными ситуациями, вплоть до драматических, привносить в них пафос жизнеутверждения, душевную теплоту.
Герой романа «Искусство воскрешения» (2010) — Доминго Сарате Вега, более известный как Христос из Эльки, — «народный святой», проповедник и мистик, один из самых загадочных чилийцев XX века. Провидение приводит его на захудалый прииск Вошка, где обитает легендарная благочестивая блудница Магалена Меркадо. Гротескная и нежная история их отношений, протекающая в сюрреалистичных пейзажах пампы, подобна, по словам критика, первому чуду Христа — «превращению селитры чилийской пустыни в чистое золото слова». Эрнан Ривера Летельер (род.
Если в двух словах, то «желание исчезнуть» — это то, как я понимаю войну.
С Вивиан Картер хватит! Ее достало, что все в школе их маленького городка считают, что мальчишкам из футбольной команды позволено все. Она больше не хочет мириться с сексистскими шутками и домогательствами в коридорах. Но больше всего ей надоело подчиняться глупым и бессмысленным правилам. Вдохновившись бунтарской юностью своей мамы, Вивиан создает феминистские брошюры и анонимно распространяет их среди учеников школы. То, что задумывалось просто как способ выпустить пар, неожиданно находит отклик у многих девчонок в школе.
Эта книга о жизни, о том, с чем мы сталкиваемся каждый день. Лаконичные рассказы о радостях и печалях, встречах и расставаниях, любви и ненависти, дружбе и предательстве, вере и неверии, безрассудстве и расчетливости, жизни и смерти. Каждый рассказ заставит читателя задуматься и сделать вывод. Рассказы не имеют ограничения по возрасту.
Удивительная завораживающая и драматическая история одной семьи: бабушки, матери, отца, взрослой дочери, старшего сына и маленького мальчика. Все эти люди живут в подвале, лица взрослых изуродованы огнем при пожаре. А дочь и вовсе носит маску, чтобы скрыть черты, способные вызывать ужас даже у родных. Запертая в подвале семья вроде бы по-своему счастлива, но жизнь их отравляет тайна, которую взрослые хранят уже много лет. Постепенно у мальчика пробуждается желание выбраться из подвала, увидеть жизнь снаружи, тот огромный мир, где живут светлячки, о которых он знает из книг.
В рассказах Орциона Бартана пульсирует страстная, горячая кровь Тель-Авива.Их персонажи любят, страдают, совершают, зачастую, поступки, не вяжущиеся с обычной житейской логикой. Таков Тель-Авив и его жители, увиденные писателем.Они – живут рядом с нами, возможно – в каждом из нас. Нужно только вглядеться, как это сделал писатель.Написанные на необычайно емком, образном иврите, рассказы Бартана на первый взгляд сложны для воссоздания на русском языке. Но переводчику удалось передать колорит ивритской прозы, сохранив непредсказуемо-яркие внутренние сюжеты, таящиеся под внешне бытовой канвой событий.
Особое место в творчестве известного израильского писателя Меира Узиэля занимает роман, написанный в жанре исторической фэнтези, – «Демоны Хазарии и девушка Деби» («Маком катан им Деби»).Действие романа происходит в таинственной Хазарии, огромной еврейской империи, существовавшей сотни лет в восточной Европе. Писатель воссоздает мифологию, географию, историю, быт мифической Империи иудеев. При этом населяет страницы романа живыми, узнаваемыми героями, насыщает повествование их страстями, любовью и ненавистью, пороками и благородными побуждениями.
В романе, выдержавшем 18 изданий на иврите, описана удивительная, своеобразная и в то же время столь характерная для школьных лет в любой стране мира атмосфера. Это школьные будни и праздники, беспокойное время влюбленностей, сплетен и интриг. И это несмотря на тревожное время, что так напоминает школьные годы в романах «До свидания, мальчики» Бориса Балтера или «Завтра была война…» Бориса Васильева…
Давид Шахар, великий мастер описания страстей человеческих, возникающих не просто где-то, а в Иерусалиме. «Сон в ночь Таммуза» почти дословный парафраз шекспировского «Сон в летнюю ночь» – переплетения судеб, любви, измен и разочарований, завязка которых – в Иерусалиме 30-х годов, Палестине, периода британского мандата, необычном времени между двумя мировыми войнами. Художники, поэты, врачи, дипломаты – сейчас бы сказали «тусовка», тогда – «богема».Страницы романа пронизаны особой, левантийской эротикой.