Вас сейчас расстреляют… - [7]

Про немцев перемолвились расходясь, на всякий случай. Не должны те были здесь задерживаться. Но все бывает на войне, все.

Оба подползли к позиции уже не надеясь застать в живых часового. И сойдясь на ней, и действительно не увидев на месте Заставского, сразу бросились к пушке, которая на вид была целехонька и нацелена в сторону Варшавского шоссе, на противника, как и должно было быть. Но чем черт не шутит.

Железняков рванул рукоятку пушечного затвора, Нестеров поймал выброшенный экстрактором снаряд и заглянул в ствол. Тот блестел и сиял ничем не поврежденный, никто в него даже горсти песка не бросил.

— Орудие цело, — заключил Железняков, за две минуты окончив осмотр. — А где ж Заставский?

— Захватили? — с сомнением протянул Нестеров. — Уволокли? Не похоже.

Вокруг позиции, как ни всматривались оба, не находили следов борьбы. Кустарник не поломан, не помят, нигде не было того, что обычно бывает, всегда видно, когда в чужом хозяйстве побывают посторонние, ничего не берегущие руки и ноги. Все стояло на местах, во всем был порядок устоявшегося быта.

— Куда‑нибудь за жратвой подался, — уже со злостью предположил разведчик. — Он такой…

И искоса взглянув на комбата, ехидно закончил, — такой… коммунист…

— Семен! — оборвал его Железняков. — Не зарывайся! След найди. Вдруг да убили твоего донецкого земляка.

Но нигде вокруг, ни в ровиках, ни в щелях, ни снаружи не было ничего, что подсказало бы какая судьба постигла часового последнего орудия.

Направляясь по тропинке к деревне Красная Гремячка, чтобы оттуда, из штаба минометного батальона, вызвать с двести сорок восемь шесть смену к орудию, Железняков чуть не наступил на пропавшего часового. Тот лежал под копной, которую огибала тропа, наворошив под себя сена, укрывшись шинелью и спал. Понять, что это он можно было только по высунувшейся грязной заскорузлой руке и засаленному обшлагу, каких не было ни у кого в батарее, да таким же сапогам, с комьями неотмытой глины

Комбат, который еще не вложил в кобуру пистолет, задохнувшись от гнева, и слова вымолвить не мог, только ткнул пистолетом под копну, показывая Нестерову на нечаянную находку.

Разведчик, не поняв, но видя в руке комбата оружие, выскочил из‑за его спины, считая, что тот видит опасность, на ходу срывая карабин, и тоже разинул было рот, но тут же пришел в себя, завидев эту заскорузлую руку и знакомую, прожженную в двух местах шинель.

— Заставский! Он, сволота!

Нагнулся было, чтоб сорвать со спящего шинель, но вдруг, по-новому оценил пистолет в руке комбата и выпрямился.

— А что? По закону военного времени. Пусть на том свете сны досматривает. Только может лучше я?

И снял затвор с предохранителя.

Железняков замотал головой, останавливая обозлившегося разведчика, и только теперь ощутил забытый в руке пистолет, поняв, как он выглядит в глазах разведчика.

— Нет, нет, сначала подумаем.

До слов Нестерова у него тоже мельтешило, что часовой, оставивший пост, всегда и всюду, во все времена, сам себя ставит вне закона. А этот гад. Не просто пост. Орудие! Смерти ему еще мало. Застрелю.

Сожаления не было. Год фронта очерствил душу. Но не было и решения. Сомнение пришло совсем не от жалости, а с другой стороны. Не станет Заставского и в орудийном расчете останется только трое. А они и вчетвером еле справляются. Пополнения не жди. Даже такого, дрянного артиллериста взять неоткуда. В другое бы время… Но не было другого времени в распоряжении комбата. Было это жестокое, военное время, первая фронтовая весна. Скорее всего это одолело гнев, арифметика решила в то утро судьбу Заставского.

— Буди! — приказал Железняков.

Нестеров понял приказ по-своему. И двинул спящего своим тяжелым сапогом. Но тоже пожалел, нацелился каблуком пониже спины.

Заставский, вскочив на четвереньки, ошалело мотнул головой. И тут же увидел нацеленные в него карабин и пистолет.

— Не надо! — завопил он, быстро, по-собачьи, все также на четвереньках отодвигаясь к копне. — Простите.

И заскулил, заскулил, по-собачьи же.

Не разжалобил. Нет, не разжалобил обоих ни смертельный испуг, ни жалобный плач теперь уже окончательно проснувшегося, давно презираемого всей батареей человека.

— Понимает, гад, что заслужил, — зло усмехнулся Нестеров. И даже не взял карабин на ремень, просто пугая и без того перепуганного.

— Ай! — всплеснул руками Заставский, вскакивая на ноги и боком, боком заскакал в поле. — Ай! Ай–яй–яй!

— Заставский, вернись! — крикнул ему вслед Железняков, засовывая пистолет в кобуру. — Расстреливать не будем. Стой!

И приказал Нестерову взять карабин на ремень.

Неверными шагами, запинаясь, то и дело останавливаясь, на миг всем корпусом подаваясь назад, в готовности опять по-заячьи ускакать в поле, шел к комбату проштрафившийся часовой.

— Надо же! — удивился Нестеров. — Совсем мозгов нет. Видит что от пули не ушел бы, чего петляет, чего петляет!

— А ты бы как шел? Как на парад что ли? — спросил его, уже взяв себя в руки Железняков. — Человек еще не в себе, еще перед глазами дуло карабина. Вот-вот огнем плюнет. Где тут быстро в себя придти. Даже ты бы.

— Я бы? — озлился Нестеров. — Не охнув пулю бы принял, коль виноват. Не ревел бы!