Вас сейчас расстреляют… - [10]

* * *

Когда днем артиллеристы обедали, Железняков отвел в сторону командира орудия Мартыненко и приказал ему вечером Заставского на пост не ставить, а взять на высоту строить дзот. Может быть там он поймет, что лучше, а что хуже. И пусть приглядывают, чтобы не притулился спать в какой‑нибудь щели или у пехоты.

Еще раз подивился час спустя, видя непривычно подтянутого Заставского, который деятельно занимался какими‑то батарейными делами и кроме того, он, обычно нелюдимый, то тут, то там попадался на глаза разговаривающим с пехотинцами. Причем говорил с ними весело, угощал куревом и опять был чисто умыт, как и в прошлый день.

Под вечер Железнякова вызвал к телефону комиссар полка и сухо спросил:

— Кто Вам разрешил снимать коммунистов с постов?

— Каких коммунистов? — удивился было Железняков. В массе дневных забот совсем забывший о том, что сам приказал Мартыненко.

И вдруг осенило — Заставский!

Комиссар молча выслушал все, что дерзко говорил комбат. А тот не хотел рассказывать ни про сон на посту, ни про опасения, что пушка опять останется без часового, и все толковал о справедливости, о том что люди на строительстве вымотались до предела, так пусть хоть пятеро передохнут ночь, оставшись у орудий.

— У Вас всё? — спросил Застрожнов, терпеливо дослушав до конца. — Теперь вот, первое — за невыполнение отданного мною распоряжения строго ответите. Второе — у орудий оставить всех до одного коммунистов батареи. Третье — в двадцать два часа доложите мне об исполнении.

Трубка телефона уже давно пищала, показывая, что комиссар свою бросил. Полковой связист то и дело включался, допытываясь почему не уходит со связи Красная Гремячка. А Железняков все еще держал свою трубку, не понимая, как до комиссара Застрожного дошло известие о Заставском. Не сам же он жаловался.

Потом, когда все выяснилось и всем стало многое ясно, он узнал, что все‑таки именно сам Заставский разыскал комиссара батареи и жаловался ему на командира орудия.

Нет, он совсем не был валенком, этот пожилой техник из Донбасса, кое‑что понимал в построении человеческих отношений. И дальше все соответствовало его психологической раскладке.

Мартыненко, когда его спросили, сообщил, что выполняет распоряжение комбата. Комиссар батареи, опасаясь, что придется ему отвечать вместе с командиром, позвонил Засторожному и осведомился — отменил ли тот свое указание. Тот, в свою очередь, захотел узнать о каком указании речь… Так своими собственными руками ковал Заставский ту цепь, что оборвала его жизнь. Такими были его предпоследние шаги.

Ночью Железнякова вызвал к телефону командир третьего батальона, Карасев.

— Слушай, у тебя есть боец Заставский?

— Опять Заставский! — обозлился Железняков. — Звезда экрана, черт бы его взял. Всем до него дело.

— Ну, раз есть, срочно приходи ко мне, — также раздраженно оборвал Карасев и отключился.

Кляня на чем свет стоит и Карасева, и Заставского, шел Железняков на наблюдательный пункт третьего батальона. По прямой что там — километр. А мимо минных полей, в обход, а мимо «эм зэ пэ» — малозаметных препятствий, а проволочные заграждения? Все на чем немцы должны были сломать головы, так и цеплялось, так и цеплялось за ноги Железнякова с Нестеровым. Чуть ли не час добирались они к Карасеву. И еще больше озлились, услышав из его блиндажа, как кто‑то играет там на аккордеоне.

— Ну, что за срочные дела? — ввалились оба в блиндаж. — Песни ваши слушать.

Карасев отставил аккордеон на нары, где сидели четверо чем‑то очень похожих друг на друга сержантов.

— Сейчас, пушкарь, узнаешь, какие песни. Сам запоешь. И кивнул одному из сержантов:

— Приведите.

Пока кого‑то, за кем посылали, не привели, Карасев рассказал, как с этими самыми, как оказалось, батальонными разведчиками, что сидели у него на командном пункте, он сам лазил ночью в немецкие окопы.

По полку уже давно ходила молва, что комбат три лично ходит в разведку. Тайком конечно. И языка никому еще не удалось захватить. Да и можно ли верить слухам. Но ротные третьего батальона курили немецкие сигареты, и в штабе батальона тоже, и появлялись какие‑то немецкие побрякушки, и на немецкой бумаге писаря отправляли донесения.

Начальник штаба полка капитан Кузнецов уже обращал на это внимание. И самому ему, как бывшему начальнику разведки дивизии, ухари из дивизионной разведроты, хвалясь трофеями, пробалтывались, им‑то многое достоверно известно, о карасевских приключениях. Давно грозил Кузнецов положить конец мальчишеству комбата.

— Ох, Володя, нарвешься ты того и гляди, — хмуро улыбнулся Железняков, которому, как и всем в полку, нравился и сам комбат, и его лихая повадка. — Аккордеон оттуда?

— Да, поделились наши заклятые друзья. Чуть было и аккордеониста не привели, да ухитрился, сволочь, родную немецкую пулю схлопотать на обратном пути.

Немца бросили в нейтральном поле, когда окончательно уверились, что волокут мертвого. Сначала думали ~ притворяется, потом, что может живым дотащат, но не повезло и на этот раз.

— Вот с этим повезло, — показал Карасев на небольшой немецкий ящик. — Открой.

Железняков открыл.

— Ракеты немецкие. Ну и что? Да не темни. Звал зачем? О Заставском что хотел рассказать?